Чудеса привычки - Салях Кулибай
— Эта собака ищет хозяина — вот и мечется, — пояснил отец. Он тоже заметил собаку и не спускал с нее глаз.
— Вроде бы у одного моего знакомого была такая… — неуверенно сказал отец и вытащил из котомки каравай. Собака, учуяв запах хлеба, замерла, а затем робко затрусила к нам. Она уселась неподалеку от телеги, и я заметил, что ее морда до самого кожаного ошейника была совсем черная.
— Карауз[5], на! — отец бросил ей ломоть хлеба.
Длинные уши собаки тотчас стали торчком. Завиляв хвостом, она подошла к хлебу, обнюхала его и, облизнувшись, села, глядя на нас грустными глазами. Отец крикнул ей несколько непонятных мне русских слов, но она даже не шевельнулась. Много я видел разных собак в своей и соседней деревне — и лопоухих дворняжек, и лохматых борзых, и юрких, неугомонных лаек, но Карауз была красивее всех. Она нравилась и отцу. Он не отрываясь с улыбкой смотрел на нее и не переставая ласково говорил русские слова. Наконец собака снова понюхала хлеб и, к моей большой радости, осторожно съела весь ломоть. Отец бросил ей второй кусок — Карауз поймала его на лету и сразу же проглотила.
Отец обрадованно сказал мне:
— Пес понимает по-русски, значит, его хозяин, наверно, кто-нибудь из заводских.
«С какого же завода русский, ее хозяин?» — подумал я. Мне приходилось слышать об Авзянском, Белорецком и Баймакском заводах.
— Что мы будем с ней делать? — спросил я отца, кивнув в сторону собаки.
— Я тоже об этом думаю, — ответил он.
— Давай возьмем ее к себе.
— Если бы она пошла за нами — это было бы хорошо.
Мы попили чаю, запрягли лошадь, а когда уселись в телегу, собака начала скулить.
— Айда, Карауз, с нами! — крикнул ей отец. Казалось, она только этого и ждала. Радостно взвизгнув, она побежала за нами.
Собака неотступно следовала за телегой на одном и том же расстоянии. Стоило лошади с рыси перейти на шаг, как и Карауз сбавлял бег. Так продолжалось до тех пор, пока мы, проехав несколько пустынных деревень, — их жители выехали на летние пастбища — не наткнулись в степи на юрты и шалаши. К нам тотчас с громким лаем бросилась собачья свора. Отец хлестнул лошадь, и мы помчались. Карауз рванулся за нами. Но было поздно. Две собаки, злобно скалясь, сразу набросились на него. Карауз молниеносно впился в шею одной собаки и, потрепав ее в воздухе, отбросил в сторону. Вскоре и другую собаку постигла та же участь.
Карауз стремительно нагнал нашу телегу, которую преследовали пять или шесть дворняг. Я предполагал, что они бросятся на Карауза или он раскидает их, но случилось неожиданное: Карауз с ходу перепрыгнул собак и оказался в телеге за спиной отца. Дворняги с еще большим остервенением бросились к лошади и телеге. Карауз сидел как ни в чем не бывало, и его взгляд, казалось, говорил:
«С такими тварями, как вы, не желаю связываться. Хватит того, что я испачкал свои зубы двумя вонючими шкурами».
Собаки не думали отставать, пока отец не стал хлестать их кнутом, бить длинной палкой. Когда лающая свора осталась позади, отец повернулся к Караузу:
— Молодец, что не дал себя в обиду! — и погладил его по спине.
Первое время Карауз признавал только отца, меня да Пегашку. Потом привык и к остальным в нашей семье — к маме, к моей старшей сестре и старшему брату, — он подпускал их к себе, позволял гладить. Но ел только то, что давал отец. Не любил он, как другие собаки, дремать где-нибудь в укромном уголке двора или просто так бегать по улице. Все время сидел на задних лапах под навесом и внимательно следил за тем, что делается во дворе. Но едва за ворота выходил отец или я, как он тут же вертелся под ногами, забегал вперед, давая понять, что собирается сопровождать хозяина. Он не отставал от меня даже тогда, когда я играл с ребятами в прятки. Видели, бы, что Карауз выделывал на речке, куда мы после игры бежали купаться. Он прыгал в воду вслед за мной и, высунув свою черную морду из воды, толчками плавал вокруг меня и, выбравшись на берег, встряхивался всем телом. От него тогда во все стороны летели блестящие искры. Со временем Карауз освоился в нашей семье так, что без опаски ел то, что приносила ему мать или сестра. Сдружился он и со всей живностью нашего двора — с коровой и ее теленком, с комолой козой и ее козлятами. Когда эта скотина вечером возвращалась с пастбища, Карауз встречал ее за воротами, игриво кружась вокруг теленка или козлят.
Чем лучше узнавал я Карауза, тем больше ценил его. Он не кидался с лаем, как другие собаки, под ноги проходящих или проезжающих по улице, а с достоинством провожал их бдительным взглядом. Стоило рядом с ним оказаться какой-нибудь собаке, как та, подобрав хвост, спешила убраться подальше. Лишь иногда ночью, когда со скалы за деревней доносился вой волков или тявканье лисиц, Карауз гавкал так, что покрывал трусливый лай всех деревенских собак. В его грозном «гав-гав» мне чудилось предупреждение: «Не пугайте понапрасну овец, коз и детей. Попробуйте только заявиться в деревню, ног своих не унесете. Лучше замолчите». Я так думал, наверно, потому, что, когда голос Карауза долетал до скалы и эхом возвращался в деревню, в округе устанавливалась спокойная тишина.
Многие восхищались нашей собакой, завидовали отцу.
— Это не пес, а лев — часто приходилось слышать ему. Даже те, кто приходил со службы, а их трудно было чем удивить, завидев Карауза, качали головами и вполне серьезно говорили:
— Такому зверю только штаб охранять.
Как только у нас появился Карауз, к нам зачастил брат моей матери охотник Юмах-агай. И дел у него к отцу вроде не было, а когда дядю спрашивали, зачем он пришел, тот отвечал, что захотел нас проведать. И
