Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова
– Но отчего – должна же быть причина!
Слёзы из больших глаз прожгли меня.
– Аля, доченька, признайся, что случилось – почему не откроешься?
– Я же вижу, как тебе и без того тяжело. Ты столько делаешь, чтобы мы в достатке жили, а Сергей там и диван, и шифоньер оставить хочет. С таким трудом всё приобретали!
– Ты же говорила, что бесплатно контейнер дать должны!
– Пишет, что не дают.
– Ну и ладно. На первом плане сейчас ты. Сходи к невропатологу и расскажи о покраснениях. Это не дело – зуд ночами содой убирать.
Через неделю ей стало легче, но ожила она, когда вытащила из ящика письмо от Сергея.
– Он уволился, мам! – загорелась она и тут же сникла. – По какой-то статье. В убытке оказался – деньги не отдали. Но контейнер всё же отправил.
Встреча молодой семьи была трогательной.
Гражданской профессии у Сергея не было, и я посоветовала ему выучиться на шофёра.
– Когда-нибудь машину приобретёте, а права уже будут, – довод этот убедил его.
Курсировали молодые между мною и родителями мужа. Когда в присутствии Кати они бывали грубы друг с другом, я им выговаривала. Они обижались и уезжали к сватам. Через недельку-две по этой же причине (но уже на тех!) возвращались ко мне. Я с нетерпением ждала, когда сработает облигация на квартиру, облигация Надежды.
Юре тоже жилось тяжело – труд работников искусства оплачивался по остаточному принципу. Чтобы прокормиться, он мотался по городу, работая в трёх местах, – преподавал, играл в оркестре и на вечерах «Для тех, кому за тридцать».
Кормило семью не высокое искусство – «развлекаловка».
Операция
Здоровье моё ухудшалось, хотя по внешнему виду это было незаметно. Странной и непонятной становилась сонливость. Однажды беспробудно проспала сутки – Сергей подходил послушать, жива ли.
Врач-эндокринолог обнаружил в щитовидной железе узлы и отправил на консультацию к известному профессору. «Резать – и как можно скорее!» – вынес тот вердикт. Ложиться под нож не хотелось.
Многие забытые слова выплывали тогда из небытия – всплыло и слово «экстрасенс». При медицинском институте образовалось их целое объединение – люди валом валили, отправилась и я.
Лежала на кушетке, а руки маленького китайца надо мною подлетали-опускались-застывали. Закончил колдовство и начал составлять список лекарственных трав. «И обязательно болиголов! Обязательно! – повторил он несколько раз. – На операцию не соглашайтесь, поможем». На базаре болиголова я не нашла да и, от чего он, не поинтересовалась – решила, что в норму сама по себе приду и что болячка не смертельна.
В норму я не приходила, сеансы экстрасенса не помогали, и я отправилась к эндокринологу во второй раз. Он возмутился, что всё ещё не прооперирована: «Не пойдёте на операцию – больше не приходите!»
Пришлось соглашаться. Видя, что боюсь, молодой хирург, преподаватель мединститута, убеждал:
– Это не страшно. Посмотрйте на женщин: два дня всего, а уже по отделению ходят.
– Интуиция подсказывает, – возражала я, – что у меня не так будет. Не доверяю я хирургам.
– Придётся довериться, – и начал готовить к операции.
Но на операционном столе артериальное давление каждый раз зашкаливало. Увозили в палату – до следующего раза. Усиливали дозу – не помогало. Три дня промучились и отпустили на выходные: «Отдохните дома, успокойтесь – в понедельник придёте».
В понедельник – та же история. Наблюдавший меня хирург осторожно поинтересовался:
– А мне бы вы доверились?
– Не знаю. Может быть.
И начал приводить в палату студентов-практикантов. Я восхищалась знаниями доктора и проникалась к нему всё большим доверием. Прошла неделя. При очередном осмотре я осмелилась:
– Хотела бы, чтобы меня прооперировали вы. Лично.
– Артериальное давление от страха не зашкалит?
– Думаю, нет.
И, действительно, вечером я была удивительно спокойна, так что утром на операционном столе давление было почти в норме. День 7 февраля 1994 года врезался в память навсегда.
– Готовьте больную к операции, – тихо велел хирург.
И я погрузилась в «летаргический сон» – огромное тёмное пространство с небольшой светлой полоской где-то далеко-далеко на горизонте.
В полутёмном подземном пространстве, похожем на бесконечно длинный туннель, стояла я спиной к щиту. По ту его сторону полыхал огромный костёр, а по эту – свет, прорывавшийся через границы щита, рассеивался слабым яичным желтком. Впереди маячила узкая светлая полоска. Я рвалась к ней – меня удерживали люди, стоявшие по обе стороны щита. Слева – людишки маленькие, хихикающие, цепляющиеся; справа – угрюмо-молчаливые, среди них высокий красивый с лицом Христа.
– Пустите! Меня дети ждут! Пропадут они без меня – у них ребёнок маленький! – отчаянно кричала я, пытаясь вырваться от тех, что цеплялись и тянули назад. – Они пропадут без меня – понимаете? По-жале-е-ейте! Не на-а-адо! Это жесто-о-око! Отпусти-и-те!
– Отпустите её, – негромко, но властно приказал мужчина с лицом Христа, и бесчисленные руки хихикающих людишек на какое-то мгновение отцепились.
Воспользовавшись моментом, я, как в компьютерной графике, полетела ракетой к маячившей далеко вверху светло-зоревой полоске.
Очнулась – во рту деревяшка, и она мешает дышать.
– Скорей, – ринулся ко мне белый халат, – она в себя приходит!
Я всё понимала, всё слышала, но сказать ничего не могла. «Жива, – пронеслось в мозгу, – закончилось».
В полночь увезли меня в палату. Хирург всё просил: «А. А! Откройте глаза!» Я на секунду открывала их и тут же бессильно закрывала. «Вы же слышите! Скажите что-нибудь!» Я молчала, и он принялся безжалостно хлестать меня по щекам. Боль приятно жгла. «Вы будете жить, только скажите что-нибудь!» Я понимала, что он мой спаситель и что надо поблагодарить, но где взять силы? Мобилизовала волю и чуть слышно прошептала: «Спасибо». «Слава богу! – простонал он и обратился к женщинам. – Из-за неё я дома не ночевал. Устал – присмотрите, пожалуйста».
Больные возились со мною всю ночь. Что сделали они, не сделал бы и всякий близкий. На рассвете я забылась. Организм трудно перестраивался – сказывался недостаток кальция.
Чаще всех прибегала в палату Иза. Её нездоровый и уставший вид настораживал. Встречаясь у матери, где велись общие беседы, мы редко откровенничали. Сейчас, начиная с вопросов о самочувствии, Иза в раздумье вспоминала жизнь. Бессильная, я больше слушала.
– Видишь, как хорошо получилось, что я не стала тогда учиться. Закончила бы, как и ты, школу – и что? Мама не отправила бы меня в город и захирела б я в деревне. А так – потихоньку и вас всех сюда перетащила.
