Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова

– Вот и ты, доченька, мамой стала. Теперь и твоя жизнь не всегда тебе принадлежать будет. Быть матерью тяжело, непростая это ноша!

– Я знаю, – прозвучало тихо.

– Тебе грустно, что Сергея нет рядом?

Она смахнула слезу и молчаливо кивнула.

– Не расстраивайся, приедет. Не надо было после свадьбы уезжать – неразбериха в стране. В такие времена люди держатся вместе, а вы отгородились, в неизвестность уехали. Он когда приедет?

Она пожала плечами.

– Как – Серёжка не собирается вас забирать?

– Да почему? Напишу и приедет, только не хочется уезжать, а его не отпускают – разбегаются там все.

– Может, уговоришь всё же сюда перебраться?

– Не уволят. Что нас ожидает, не знаю.

Я с трудом держалась, чтобы не расплакаться. Нелёгкую судьбу выбрала себе дочь. Жаль было и её, и себя – я тоже, ох, как нуждалась в сочувствии.

– Аля, доча, мне в сад надо. Помидоры погибнут, если не привезу – как тогда зимой будем?

– Что ещё у тебя там растёт?

– Картошка, морковь, капуста, тыква, подсолнухи даже.

И я уехала на послеобеденной электричке. Народу в это время мало – можно было выплакаться. На буйно цветущее за окном и обычно восхищавшее разнотравье смотрела сегодня равнодушно – предстояло усиленно продавать мороженое, рассчитаться с долгами, а уставала я смертельно. Домой приехала в полночь. Боясь разбудить своих девочек, тихо открыла дверь. Из спальни вышла Аля.

– Ты меня бросила! – упрекнула она, плача. – Не показала даже, как пеленать! Ребёнок плачет, а я не знаю, что делать.

«И в самом деле, не надо было уезжать. Гори оно всё!..», но вслух бодро её успокоила:

– Не расстраивайся, доченька. Сейчас мы её искупаем, и она заснёт.

Маленькой ванночки не было. Я вымыла общую большую ванну, набрала воды и, поддерживая беспомощную головку, осторожно опустила завёрнутое в пелёнку тельце. Почувствовав тёплую водичку, малышка от удивления широко открыла глаза, приятно вздохнула и затихла. Аля, довольная, наблюдала.

– Маленькая моя, сладенькая! Замёрзла, бедненькая, – сейчас мы, солнышко моё, согреемся. Мамочка тебя накормит, и мы уснём. Первый раз купаемся – приятно, – ворковала я.

Раскрасневшаяся малышка томно закрыла глазки и вскоре, к нашему удивлению, в воде и уснула. Вытащили её, спящую, завернули в нагретое одеяльце и уложили спать. Но ночь прошла беспокойно.

Чтобы получить свидетельство о рождении, Катеньку надо было прописать, но тут возникла настоящая головоломка. И не только для меня с Алей – даже для начальницы паспортного стола: мать была прописана в селе на Алтае, отец – на севере Хабаровского края, где и жили родители девочки. Понимая, что девочку нельзя прописать ни в воинскую часть по месту службы отца, ни в село по месту прописки матери, начальница на свой страх и риск прописала её ко мне.

На поезде, что приходил из Средней Азии, привозили фрукты. Продав мороженое, я тут же загружала ими освободившуюся сумку-холодильник.

– Столько фруктов у нас никогда ещё не бывало, – улыбалась Аля, поглощая абрикосы.

Малышка росла беспокойной, и нам посоветовали окрестить её. В начале октября, завернув её в ватное одеяльце, мы поехали в церковь – три остановки на трамвае. С чувствами, более зрелыми, чем в те времена, когда сама была молодой матерью, трепетно держала я в руках тёплый комочек – становилась не только бабушкой, но ещё и крёстной матерью.

Вскоре приехал Сергей и увёз своих девчонок в край, где лесная брусника была единственно доступным витамином, где не было медосмотра детского врача, прививок и лечения. К врачу надо было добираться в районный центр, куда не ходили автобусы. Всё держалось на самовыживании.

Не выдержав тяжелейший быт, Аля с годовалой Катей вернулась. Через окно аэровокзала смотрела я на девочку в коляске, которую катила Аля по лётному полю. Увидев меня, малышка прижала к губам пальчик: «Т-с-с!». Оказалась она неугомонным существом и воспринимала я её скорее не как внучку, а как ещё одну дочь.

– А Серёжка?

– Дослуживать остался. Через год контракт закончится – тогда и приедет.

Национальный доход страны падал, производство не работало, импорт и экспорт сокращались. Снижался объём сельского хозяйства, производство продовольствия и капитальных вложений. Инфляция и рост цен были рекордными. Если удавалось раздобыть лапшу, радовались: её можно было превратить в муку – на блинчики для детей. Деньги на сберкнижках – надежда и итог всей жизни – сгорели. Страна катилась в пропасть.

Надвигалась импортная ваучеризация, в которой разбирались лишь единицы. В декабре 1993 года Б. Н. Ельцин в выступлении по телевидению разъяснял: «Нам нужны миллионы собственников, а не горстка миллионеров. Приватизационный ваучер – это для каждого из нас билет в мир свободной экономики».

Большинство ничему не верило и ваучеры тут же продавало – за бутылку водки, ботинки, пуховики, куртки: «Один хрен ничего нам не выгорит». Оптимисты, пытаясь бумажки эти пристроить более разумно, осторожничали. Разбухали крупные общества, липовые компании, создавались инвестиционные фонды. Народ, не зная, что это такое, пожимал плечами. И не зря – ваучеры для большинства превратились со временем в «дырку от бублика».

Таковыми они стали и для нас. Сергей два своих приватизационных чека отправил по почте в «МММ», и они исчезли в никуда. Юра с Ларисой положили их в инвестиционный фонд, который растворился. Судьбы моего и Катиного ваучера, вложенные в Алтайский «Коксохим», оказались более удачными – через двенадцать лет при переделе имущества мы их продали за восемь тысяч, 230 евро!

Занимаясь репетиторством, – а иногда ещё и мороженым – я за год рассчиталась с долгами. Но – что-то неладное творилось со здоровьем, усиливались слабость и сонливость.

Попросила как-то Алю:

– Доча, может, попробуешь хоть изредка к поездам мороженое носить – сил уже никаких!

– Боюсь я, мама.

– А чего бояться? Там девчонки и моложе тебя бегают. У тебя руки-ноги молодые.

– Так ведь не разрешают!

– Ты, в случае опасности, и скроешься быстрее.

И она отправилась. Но явилась без мороженого, без денег и в слезах.

– Какой-то милиционер задержал и штраф наложил. Кое-как уговорила отпустить меня за всю сумму, какая была. Даже оставшиеся мороженые отобрал.

– Бог с ним, мороженым, и деньгами тоже! Главное – жива и дома. Больше не пойдёшь, но, Аля, помогай больше по дому – тяжело мне.

«И сама недавно такой была – беззащитной и беспомощной. Господи, дай силы помочь им!» Аля становилась похожей на тень, осунулась.

Печальная и молчаливая, она начала ещё и зудиться. Я советовала ей почаще купаться. Не говоря ни слова, она убегала в