Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова

– Чо встала? Проходь! – проталкивала её напиравшая толпа.

– Да тут «Адольфовну» – посадили! – недовольно крикнула она, забыв и про усталость, и про то, что надо бы занять место, не замечая, что её беспощадно толкали.

– И чо? Да уйди ты отседа! – требовательный голос всё же несколько осадил её враждебность.

– Вы чо? Откуда таки «Адольфы?.. Ты, чо ль, Адольфовна? – клещеватым взглядом впилась она.

– Я…

– Немка, чо ль?

– Немка…

– Михайловна! – крикнули ей. – Ты ж не выстоишь! Иди – мы на тебя место заняли!

– Да тут, понимашь, тако дело… Ты хто такая? – требовательно обратилась она ко мне.

Властный громкий голос вынудил людей приглушить голоса. И в установившейся тишине я громко произнесла:

– Ты же слышала – Адольфовна.

– Адольф – это ж Гитлер! А ты хто?

– А я… его дочь! – вызывающе съязвила я, ожидая реакции.

После секундного оцепенения вагон расхохотался, а с меня схлынула внутренняя напряжённость. Люди с недоумением, любопытством и весёлым интересом приглядывались ко мне. На раздававшиеся реплики: «Молодец: не испугалась!» – «А чо? Може, и дочь?» – «Какая там дочь – ты посмотри на неё!» – «Да не было у него детей!» – «Немка всё ж…» – «Ну и что?» – я реагировала уже с улыбкой. Некоторые, узнавая во мне знакомую, успокаивали: «Не переживай, Адольфовна. Ну, дура дремучая попалась – что с неё возьмёшь?»

Толстушка, навострив к нам свои локаторы, подсела на свободное место. Перемигиваясь, мы с Григорьичем громко радовались встрече, делясь новостями и какими-то садоводческими находками. Наш житейский разговор о бытовых делах снимал, я чувствовала, у толстушки напряжение и, когда мы подъехали к городу, она, повернувшись к своим, длинно выдохнула:

– Надо ж – нормальна женшшина, а Адольфовна! Послушать – дак наша и наша! Никада б не подумала, шо встренусь с живой Адольфовной. От жисть – выкинет же тако!

Приехала домой, вымылась и, чтобы отвлечься от горьких мыслей, включила телевизор. По второму каналу беспрестанно крутили рекламные ролики администрации края. Народу предлагались облигации жилищного займа – одно-, двух– и трёхкомнатные квартиры. Новость поглотила – неприятности отодвинулись. Набранной суммы не хватало даже на однокомнатную, но срок покупки облигаций заканчивался в конце года. «Если постараться, к тому времени можно и набрать», – с оптимизмом подумала я и заторопилась в банк – доложить сумму.

Пришла – у двери огромная очередь. Все хотели счёт не пополнить, а закрыть – ожидалось, что банк вот-вот «лопнет». Тревожно защемило: «Неужели все мучения были напрасны?» Надеясь снять деньги, люди записывались в длинную очередь – записалась и я. Ранним утром ближайший очередник ежедневно проверял списки. В тревоге прошло беспокойных полтора месяца. И вот (наконец-то!) я у заветного окошечка: в рубашке, видать, родилась – на следующий день двери банка закрылись для клиентов навсегда.

Сумма, вроде, и большая, однако её ни на что не хватало, а мечта об однокомнатной квартире грела… Польстившись процентами «Русского Дома Селенга» (его раскрутка шла вовсю), опять рискнула – сумму хотелось приумножить…

Ела всухомятку. На ходу. Себя не жалела. Ни для Ларисиных родителей, ни для родителей Сергея квартирный вопрос не существовал – они предоставляли детям карабкаться по жизни самим. Наверное, это правильно. Но, вспоминая собственную тоску по родительской помощи, мне хотелось облегчить старт детей к благополучию.

Вдруг – слух: «Русский Дом Селенга на волоске». Пришла – деньги не выдают. В отчаянии металась я по городу. Ни милиция, ни власть не в состоянии были помочь. Оставалась Изольда, честную репутацию которой нечестным своим «бизнесом» марать не хотелось. Но огонёк надежды не хотел умирать, и я «исповедалась» ей в «грехе левых». Она огорошенно молчала.

– Помоги, Изочка. Неужели сломанные руки и бессонные ночи – всё зря? Помоги, если сможешь.

– Я не знаю, как.

– Неужто у тебя ни одного знакомого, который мог бы приказать выдать деньги?

– Да я бы ни к кому и не обратилась! Есть одна девочка… практиковалась у меня. Кажется, в «Селенге» секретарём работает – попробую.

Вечером раздался звонок. Иза назначала день, в который надо было подойти к дверям с чёрного хода. Мой труд был спасён, а с ним – и мечта о квартирах для детей!

Срок покупки облигаций заканчивался перед новым годом – 28 декабря. За неделю до этого поговорила с Юрой, который получил небольшую сумму за детскую оперу «Дюймовочка».

– Сынок, если сложимся и купим облигацию хотя бы на однокомнатную, получим возможность работать на улучшение твоих жилищных условий, – убеждала я, – вместе мы большего добьёмся.

Лариса сомневалась. И всё же мои доводы поколебали её. Однако необходимых трёх миллионов (зарплату выдавали тогда в миллионах) не хватало и с деньгами Юры.

Помочь могли лишь родители и семья Изы. Узнав, для чего нужны деньги, старики тут же полезли в потайной угол. Должная сумма не набиралась. Помогали знакомые – кто 500 рублей давал, кто 200, а кто и сотню только.

Изольда пыталась меня отговорить:

– Ты что делаешь? Да разве можно сейчас кому-то доверять? Никогда в жизни не было у тебя таких денег! Пропадут – ведь с ума сойдёшь! Как с людьми рассчитываться будешь?

– Рискну я, Иза. Интуиция подсказывает… Гарантом краевая администрация выступает. Если обманет, ей никогда никто больше не поверит.

– Очень нужно ей это доверие – лучше б готовую квартиру купила.

– Слишком дорогие они, готовые, – не набрать мне суммы. Да и дорожают постоянно – за ценами не угонишься.

– Деньги я дам, но смотри… В случае провала всю оставшуюся жизнь расхлёбываться будешь.

«Синица» была на руках. Оставалось ждать «журавля» – дом.

Прелюдия высшей категории

1992 год на Алтае был «пиком» перестройки. Ломались жизни, взгляды, люди; система оплаты – тоже. Раздаваемые ранее почётные грамоты и звания подчёркивали талант, мастерство, эрудицию, тешили самолюбие, но кошельку веса не прибавляли. Труд учителей «привязывался» к стажу и не стимулировал качество. Чем больше был стаж, тем больше получал учитель.

С сентября, начала учебного года, труд начали оплачивать по разрядам-категориям. Наиболее типичными были десятый и одиннадцатый. 13-й разряд (вторую категорию) присваивали Отличникам Просвещения; 14-й разряд (высшую) получали Народные и Заслуженные учителя, далее шли научные работники с печатными трудами, но рядового учительства это не касалось.

Коллектив наш (в нём всего два Отличника) зашушукался: «Неизвестно, как звание получили», «работают не лучше», «посмотрим, как защищаться будут». Хорошо, когда каждый считает себя исключительным – плохо, когда от чёрной зависти рождается ненависть и отчуждение.

В первый год вводимого новшества мне полагалась повышенная зарплата – в следующем предстояло подтвердить категорию. Давно хотелось оформить в сборник по синтаксису и пунктуации