Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов
По-видимому, отдельные листы с поэтическим текстом и с живописными набросками, по-японски «сикиси», оказались жизненными формами «нанга». И в наши дни они живут, но не на выставках, не на «людях», а в тиши семейной обстановки и быта. Создание этих «сикиси», если не преследуют коммерческих целей, удовлетворяет творческие стремления неспециалистов живописи и поэзии или заполняет часы их досуга и отдыха.
Никогда нельзя предвидеть путей, по которым пойдет то или иное национальное искусство, особенно в наши дни крепнущих международных связей. Каким же путем пойдет искусство Японии? Я знаю лишь одного, теперь уже немолодого художника, который очень индивидуально продолжает в своем творчестве дух «нанга». Это Мунаката Сико — живописец и ксилограф. Мунаката буддист по складу своего миросозерцания. Образы его произведений далеки от современной ему жизни Японии — ее социальных противоречий, ее тягот и ее борьбы. И все же его произведения воспринимаются как современные по духу — так страстны и полны динамики и порывов его линии и пятна, строящие образы — будь то образы буддийской иконографии, пейзажи или натюрморты. Как старые художники «нанга», он покрывает свои живописные произведения графикой собственных поэтических текстов такой же динамической и непринужденной формы. Энергия его композиций еще более усиливается ритмически разбросанными по белой бумаге фона яркими цветовыми пятнами. Мунаката можно назвать преемником Тэссая, пожалуй, единственным.
В наши дни в Японии имеется целая школа художников японской живописи, но японской ее можно назвать главным образом по материалам, которые ее художники употребляют, — водяные японские краски, бумага, шелк, а не по родству ее с духом национального искусства.
Хотя в Японии, как и в других странах, имеется особая каста людей, которым по роду их жизненных, насущных интересов совершенно недоступно понимание ценности искусства, японцы в своем громадном большинстве особенно сильно реагируют на все виды искусства и особенно на искусства пластической формы, ритмов и образов. Достаточно видеть, как японец смотрит на какэмоно и как щупает его глазами и как ласкает руками глиняную чашечку, как оценивает работу каждой вещи, радуясь ей. Не потому ли так прекрасна японская бумага неисчислимых сортов или столь же разнообразные японские шелка? Для японца нет большого или малого искусства, для него какэмоно не только картина с глубоким содержанием, но и прекрасно сработанная и оформленная вещь, а глиняная чашка не только полезный предмет, но и продукт труда, в который был вложен дух искусства. Поэтому можно сказать, что японская чашка «поет». Каллиграфическая иероглифическая надпись для японца, конечно, носитель смысла, но он умеет смотреть на нее, как и мы, иностранцы, как на прекрасную абстрактную форму. Именно благодаря этому развитому и широко разлитому в стране чувству прекрасного достигло японское искусство той высоты, при которой максимальное духовное содержание его произведений создается при минимальной затрате физических и материальных средств. Это относится как к области живописи, так и к области поэзии, дающей полноту чувства и мысли в трех — или пятистишиях! Конечно, мы, иностранцы, должны пройти большую школу видения, чтобы приобщиться к этим прекрасным, но непривычным нам формам искусства.
6 апреля 1965 г.
IX
Японские сказки
ЛЯГУШАЧЬЯ ШАПКА
В старину жила, не ведаю где, одна старуха.
Как-то раз брела она, согнувшись в три погибели, через поле по меже. А там змея злобно глядит на лягушку, вот-вот проглотит.
Зашикала старуха, замахала руками, а змея даже не шелохнулась.
— Эй, змея, не тронь лягушку, — говорит старуха. — Послушаешься меня, я тебе мою дочку отдам.
Змея будто все поняла. Оставила в покое лягушку и скользнула в заросли травы. Лягушка встрепенулась, поглядела вокруг с радостным видом и, скок-скок, запрыгала прочь.
— Ну вот, как все хорошо обошлось, — вздохнула с облегчением старуха, похлопала себя по пояснице и заковыляла дальше. Но скоро взяла ее тревога: «Ох, ведь не взаправду я дочку обещала, да слово-то вылетело, а змея — тварь колдовская. А-а, сказала я неслыханную глупость. Вдруг явится и потребует дочку, мое единственное детище…»
Старуха при этой мысли даже работать в поле как следует не смогла. Что делать, ума не приложит. Воротилась она домой поскорее. Дочка ее прядет за ткацким станом: тон-тон.
Выбрала старуха самое красивое из платьев девушки.
— Доченька, надень это платье и набелись получше, — и опять впопыхах убежала.
Девушка не могла взять в толк, что все это значит, но нарядилась, набелилась.
Тут вдруг несет старуха новешенький гроб. Тяжело уселась, запыхавшись, и наконец поведала дочери страшную весть: сегодня непременно змея придет за ней.
— Вот ты и ляг в гроб. А я скажу змее, так, мол, и так, заболела моя дочь и в одночасье умерла. Вы уж простите, пожалуйста. Змея обманется и уйдет.
Дальше толковать не было времени. Девушка легла в гроб, а старуха зажгла курительные свечи, стала бить в гонг и бормотать сутры.
Вот явилась змея в образе великолепного самурая. Самурай церемонно приветствовал старуху и молвил:
— Соизвольте отдать обещанную мне девушку.
Старуха залилась слезами и запричитала:
— Ох-ох, беда великая! Вернулась я с поля и говорю доченьке: собирайся идти к своему нареченному. Стала она наряжаться, как невесте подобает, но вдруг занемогла и скончалась в одночасье. Воистину ненадежна жизнь человеческая.
Тут молодой самурай на глазах стал менять свой облик, превратился в огромного змея, разинул пасть и высунул огненный язык. Семь раз обвился змей вокруг гроба, корчась и извиваясь, а потом пропал из вида.
Старуха, трясясь от ужаса, отвалила крышку гроба, а у девушки лицо белое-белое и не дышит.
С плачем припала старуха к дочери:
— Прости меня, прости!
Делать нечего, пришлось умершую отнести на кладбище и похоронить.
Услышал про это работник местного богача.
— Девушку-то, говорят, похоронили в свадебном наряде. Зачем ему пропадать? Глупое дело. Дай-ка отрою…
Глубокой ночью пробрался он на кладбище и начал раскапывать могилу.
Вдруг где-то совсем близко заговорил тихий голос:
— Кто меня отрыть хочет?
Подивился работник, но копает дальше. Снова послышался голос, но звучал он уже громче и яснее, словно шел из гроба:
— Кто меня отрыть хочет?
— Чудно́е дело, — воскликнул работник и поспешил отвалить крышку гроба. Глядит, а девушка ожила, вернулось к ней дыхание. Змей, видно, только на время заворожил ее. До чего же она хороша!
«Такую красавицу за большие деньги продать можно», — подумал работник и сказал девушке:
— Сдается мне, надо тебе
