Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов
К сожалению, наши музеи не имеют подлинников художественных произведений классической тушевой живописи, и нам попадает лишь дешевая продукция их поздних эпигонов, а труды наших специалистов по искусству Востока снабжены репродукциями, дающими слабое представление об этом искусстве.
Положение пластического искусства, особенно живописи, в Японии полно противоречий; с одной стороны оно демократично: понятно и дорого всему народу, а кроме того, почти каждый грамотный японец настолько владеет кистью и способен к образному мышлению, что легко закрепляет в свободном, легком наброске возникший у него образ и при желании тут же развивает его в поэтическом трех- или пятистишии. Такими творческими экспромтами в Японии развлекаются на дружеских встречах, и беда нам, европейцам, если мы на них попадаем: увы, мы не на такой короткой ноге с музами!
С другой стороны, японское искусство и аристократично: все лучшие произведения японского искусства — от древнего храма до прославленной каллиграфической надписи на бумаге — зарегистрированы как национальные государственные сокровища, т. е. не подлежат продаже за границу; но движимые произведения искусства, как, например, какэмоно, остаются частной наследственной собственностью, и показ этих сокровищ, их обнародование зависит от воли их владельца; поэтому часто лучшее остается сокровищем потаенным, физически недоступным народу, дух которого их создавал в продолжение веков. Так, например, только однажды за мое долгое пребывание в Японии была сделана выставка произведений Сэссю, находящихся в частном собрании. Помню, я была углублена в созерцание знаменитого свитка Сэссю, когда ко мне подошел известный искусствовед японец и торжествующе произнес: «Смотрите и запоминайте, вы видите это в последний раз».
Одна выставка вспоминается мне теперь почти как сон — далекий и фантастический. Это была выставка громадных какэмоно, вероятно XI и XII веков, принадлежащих древнему монастырю, находящемуся в горах, поблизости от Киото. Устроена она была в государственном музее города Токио. Выставленные какэмоно были удивительной сохранности, а живопись — свежести. Здесь были изображены в рост учителя буддизма, императоры и другие прославившиеся лица. Образы их были величавы, суровы и, по-видимому, портретны. Лет тридцать прошло со времени моей встречи с ними, но до сих пор осталось в памяти веяние жизни, которое исходило из этих портретов, и душевное волнение, которое они вызывали. Осталась в памяти и одна манера выполнения этих образов — почти графическая: беспрерывная, активная линия строила на чистоте бумаги и экспрессивность лица, и движение складок одежд; гармонические, спокойные цвета ложились как прозрачные пятна или как прозрачные плоскости, не закрывая линии ее рисунка. Такая манера, объединяющая художественную графику и плоскости прозрачных и гармонических цветов, в Японии возрождается гораздо позже, в XVIII веке в деревянной гравюре. Таковы, например, гравюры наиболее известного у нас художника — Утамаро (1754—1806). Величавые образы древности прошли перед восхищенными взорами японских зрителей и случайных иностранцев и исчезли, скрылись опять в монастырских тайниках надолго, быть может навсегда. Долг японских искусствоведов найти их, отдать народу и распространить в точных репродукциях, чтобы для нашей современности не пропали драгоценные дары человеческого гения. Это пожелание относится, конечно, ко всему японскому искусству, да и ко всей области еще неведомого нам искусства всех времен и народов!
Вполне сохранны и доступны для изучения те сокровища искусства, которые попали в государственные музеи Токио и Киото. В токийском музее экспозиции живописи меняются в залах ежемесячно. Бесценные произведения живописи, распределенные по эпохам и школам, находятся здесь в огромных витринах. Освещение в залах превосходное. Вот витрины с тушевой живописью «суйбоку-га» времени ее расцвета, т. е. XV—XVI веков. Тут висят какэмоно разных размеров, стоят раздвижные двери древних монастырей дзэн, взятые в музей для сохранения их живописи. В больших и малых вещах «суйбоку-га» все напоено воздухом, уходит в глубину, в трехмерность пространства, все полно жизни — широкие величавые пейзажи и маленькие кусочки природы: цветущая ветвь вишни, старый ствол с молодой порослью, цветок, выросший рядом с камнем, пушистая обезьянка, висящая с сучка дерева, птичка, поющая на самом кончике ветки, кажется, что она сидит на большой высоте и поет о необъятности мира, а ведь на самом деле это лишь чистый лист бумаги, на нем длинный, тонкий росчерк кисти, в конце которого — серое пятнышко, будто с раскрытым клювом!
В том же зале в витринах напротив совсем иной мир: здесь все золото и красочные плоскости. Эта богатая живопись особенно пышно развилась при дворе князей-феодалов в XVII—XVIII веках. Тут многостворчатые ширмы, раздвижные двери, панно — архитектурные части обширных залов княжеских дворцов и их интимных покоев. Начало этой живописи было скромно и родилось у самых истоков истории Японии, поэтому и называется здесь «ямато-э», т. е. японская живопись, в отличие от «суйбоку-га», пришедшей из Китая. Ее древние образцы дошли до нас главным образом как иллюстрации к свиткам литературного, исторического или сказочного содержания. Почерк большинства свитков был скорописный и рисунки тоже «скорописные» по технике кисти, но так же выразительны и динамичны, как хорошо известные нам рисунки Хокусая на позднейших гравюрах XVIII—XIX веков.
Иллюстративность осталась и в этой многокрасочной и плоскостной живописи. Вот большое панно: веселое гулянье разряженных женщин под цветущими вишнями. А вот многостворчатые парные ширмы одного из замечательных художников эпохи — Сотацу. Их живопись — иллюстрация к классическому роману
