Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова

За пять прожитых вместе лет я поняла житейскую мудрость: начинать свою жизнь молодожёнам лучше самостоятельно.

Болезнь Али и Вера

Выхлопотать распределение в город для девочки было нереально, и Благовещенка, районный центр и железнодорожный узел одновременно, нас устраивали. Большое озеро, современные магазины, чистые улицы, маршрутный автобус – почти, как в городе.

Музыкальная школа – двухэтажное кирпичное здание с большим коллективом. Одно плохо: нет квартир. Директор, моложавая женщина лет сорока, обнадёжила, что через год «выбьет» квартиру в строящемся кирпичном здании», а пока – приходилось искать частные дома. С горечью думалось: «Как и я, начинает… Столько лет прошло, а времена, оказывается, мало изменились».

У первой бабушки было очень уж мрачно – остановились на второй. Аля поселилась у неё с девочкой из Барнаула, но старушка отпугнула ворчливостью. Чтобы удержать молодых специалистов, разочарованных жилищными условиями, директор помогла найти новую хозяйку – одинокую пожилую учительницу, жившую в благоустроенной трёхкомнатной квартире. Отдельная комната, тёплый туалет, вода в доме – всё было не так уж и плохо. Тревога моя улеглась, и я успокоилась. Оказалось, ненадолго: вскоре после моего переезда в новый дом Аля в паре с девушкой попала в больницу.

В ночь под субботу отправилась я в Благовещенку. Поезд прибыл рано утром. Полусонная хозяйка открыла дверь, и вниманию моему предстали грязные молочные бутылки, расставленные по всему коридору и кухне. Хозяйка извинилась: «Одна и в саду, и дома, да ещё и работаю – некогда», и завела меня в комнату девушек. В ней, слава Богу, было чисто.

Але 18 лет. Алтай. 1988

– Что с ними?

– Подозрение на дизентерию.

– У обеих?

– У подружки поднялась температура – увезли и Аллу. Она пельмени любит, может, наделаете? Мука в шкафу!

Я ещё раз обвела взглядом бутылки – юо или 200? Это сколько же времени надо, чтобы их отмыть? Женщина пригласила за стол, и мы познакомились.

Вера (так звали хозяйку) сообщила расписание свиданий, доверила ключи, и мы обе вышли – я за фаршем, она в сад.

– Приду поздно: у меня там травой всё заросло! – крикнула она на прощание.

Весёлые и жизнерадостные больные заметили меня ещё издали и завизжали, – палату искать не пришлось. Общались мы через маленькое окошечко в двери изолятора. Они успокоили хорошими анализами, поели

пельмени и начали жаловаться на домашнюю грязь. Поддержки от меня не дождались: «Сами в состоянии следить за чистотой», – и замолчали.

Книгам из большой библиотеки Веры обрадовались, пообещали вернуть их на место и попросили на вечер блины.

Весь перерыв и весь вечер я мыла бутылки. В бумажных коробках, они приятно шокировали хозяйку, пришедшую домой к полуночи.

– Тут денег рублей на 50[21] – не меньше, – улыбнулась она. – Соседа завтра попрошу их отвезти.

Она поела пельмени и блины и растаяла – начала рассказывать «про жизнь». Подрёмывая в постели, я плохо слушала.

– Прости, Вера, устала я очень. Давай спать! Завтра из больницы приду, до поезда время ещё будет, расскажешь, – попросила я.

– Потерпи немного. Сейчас институтскую фотографию найду. Посмотришь и – спать ляжем. Мне там двадцать, на ней вся установоч ная группа, и достаёт… фотокартолько исполнилось восемнадцать!..

Тело замурашило – сна, как не бывало! Широко раскрытыми глазами смотрю на Веру, пытаясь в этой древней худой и обильно покрытой морщинами старушке узнать знакомое лицо. Жёсткая деревенская одежда… с претензией на моложавость – крашеные губы… на голове – грубый платочек, из-под которого выглядывают остатки «химии»… Она ещё не знает, что мы почти одного возраста и вместе учились. 35 прошло… «Неужели и я так изменилась?» – выстукивает в голове.

– Ты чего это – ожила? – улыбнулась она, протягивая фото.

Ничего не говоря, я медленно его приняла. Напряжённо вглядываюсь… Напрасно – её там не было.

– Уму непостижимо… – тихо протянула я.

– Попробуй найти, – донёсся застенчивый голос: мою реплику она пропустила.

– Вера, посмотри на меня и на фото!

– А что? – с жестом удивления приложила она руку к груди. – И ты на ней?

– Да, Вера…

– То-то лицо твоё показалось мне утром знакомым – сейчас поищу.

Вера нашла меня быстро – я искала безуспешно. Наконец, она ткнула на кудрявенькую хохотушку во втором ряду, с которой была я особенно дружна. Сравнивая фото и оригинал, пыталась найти общие черты – не находила…

– Неужели я так изменилась? – прозвучало горестно, с ноткой надежды.

– Не обижайся, Верунчик, но тебя, честно, не узнать.

До четырёх утра, забыв про сон и усталость, проговорили мы с нею, заново знакомясь и вспоминая. После двух бессонных ночей не спалось и третью, и виной тому была печать жизни.

Тяжёлые времена

Паутина перемен, наметившаяся ещё с середины восьмидесятых, затягивала – народ бурлил, ожидал улучшений. Нарыв зрел. В 1991-м он прорвался, и страну отбросило к началу революционного века, но плохо одетое и плохо питавшееся большинство относилось к происходящему, как к спектаклю, что скоро закончится. Реальность забастовок и митингов в СССР была не только не возможна – о ней и думать было невозможно… Митинги, конечно, случались, но не иначе, как в поддержку, – с «одобрямсами»; наступившую смуту воспринимали несерьёзно, с недоумением и страхом.

После смерти Л.И.Брежнева ничего не изменилось – шутили: «Наступила ППП, пятилетка пышных похорон». К власти приходили люди один другого немощнее; через год-два их хоронили, и не как-нибудь – пышно.

Не понимая новизны, народ, однако, радовался: существовавшее однообразие уже смердило. Протесты, митинги, забастовки становились обыденными. Горбачёв М.С. смотрелся с экранов телевизоров совсем не так, как смотрелись до него. И говорил он по-новому, по-земному правильно, без бумажки, и жена у него была красавица, и слово «перестройка» нравилось. Народ верил: «Мишка, давай! Не боись!» Но – когда в магазинах начали исчезать продукты, а потом оголяться и полки с товарами-одеждой, восторженная влюблённость начала утихать.

25 декабря 1991 года Горбачёв ушёл в отставку. К тому времени в стране уже господствовала вакханалия: магазины опустели, жизненно важные продукты продавали по талонам, зарплаты перестали выдавать, цены с реактивной скоростью подскочили, преступность и беспризорность расцвели. Царил беспредел, на который не было управы, – суды свои функции не выполняли, партия самораспустилась.

Забастовки, воспринимавшиеся, как политическая экзотика, были, скорее, эмоциями протеста – проблем не решали. Митинги и будничные демонстрации собирали на площадях и улицах возмущённый