Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов
Наверное, было бы лучше, если бы я получил этот совет раньше. Но сейчас я уже не мог остановиться, меня мучили сомнения.
Разговор с самим собой продолжался. «Конечно, — думал я, — на войне как на войне. Но война ли это?» Вмешался второй голос: «Война? Но с кем? Неужели с этими людьми?»
Как будто не слыша вопроса, я говорил себе: «Мы, конечно, не святые. Но у нас добрые и честные намерения… К тому же, не замочив ног, в воду не войдешь».
«Ну и чудеса!» — насмехался все тот же голос. «Понять и согласиться с необходимостью так поступать — это одно дело, а действовать непреклонно и с каменным сердцем — совсем другое. Да… Но зачем же ожесточать свое сердце?»
После небольшой паузы спор с самим собой возобновился. «Разве в деревнях, — пытался я оправдать себя, — что были захвачены в огне войны, было иначе? А те, что убежали сами, гонимые страхом? А деревни, жители которых грабили и убивали друг друга? Да с этим и Содом не сравнится! Нет, там другое дело, там было не то, что здесь, не так…»
Что за отвратительное состояние: будто приснился дурной сон, а ты не можешь проснуться и избавиться от кошмара. Запутался в голосах, не знаешь, что делать. «Может быть, встать и выступить против? А может, молча смотреть на все это и терзаться угрызениями совести, пока не прольется кровь, для того чтобы… Для чего? Время идет. Время идет. Человек… (Взволнованная пауза.) И все же ты слабое существо (еще пауза). Смотри и терзайся угрызениями совести». Второй голос: «Прекраснодушие, о, какое прекраснодушие!»
Между тем народу под деревом основательно прибавилось. Люди сидели, тесно прижавшись друг к другу, несколько десятков, может быть сто человек. Не зная обстоятельств дела, со стороны можно было принять это сборище за сельскую ярмарку, какие бывали здесь когда-то, или за праздник, посвященный поминовению какого-нибудь пророка или шейха. Именно по таким случаям собираются односельчане под тенистыми деревьями. Подобная толпа выглядит торжественно; она замерла в неподвижности, как некая застывшая масса. Люди терпеливо ждут праздничного действа, не обращая внимания на мух, резкий запах пота, тесноту и шум.
Однако эту толпу отличало то, что люди, сидевшие в тени огромного дерева, хранили угрюмое молчание. Лишь временами слышался глухой ропот, вроде жужжания пчел в улье, то нараставший, то утихавший.
Вот мужчина с густыми усами — он сидел с краю — стал не торопясь скручивать заскорузлыми крестьянскими пальцами самокрутку. Табак он предварительно высыпал из кисета на полу одежды и хорошенько умял его, затем туго свернул в обрывок бумаги и приступил к длительной процедуре высечения огня с помощью кремневого кресала; долго дул на конец тлеющего фитиля, махал над ним рукой. Наконец он прикурил, с наслаждением затянулся и выдохнул клуб дыма, как бы демонстрируя еще оставшиеся крохи независимости и выражая некоторую надежду на будущее (что-то вроде успокоительного: «Все еще будет хорошо»). Всегда найдется кто-нибудь, кто умышленно подогревает такую надежду, чтобы в конце концов самому в нее поверить, как в залог спасения, и приобщить к ней своих близких. Какая прекрасная черта характера! Правда, немного кощунственная: ведь получается, что ты знаешь даже то, чего не знает еще сам бог на небесах…
Другой мужчина, сидевший рядом с усатым, нервно чертил пальцем на песке перекрещивающиеся и переплетающиеся линии. Движения и выражение лица этого человека выдавали его душевное смятение.
Может быть, окажется среди них такой, кто встанет и выкрикнет: «Односельчане! Это конец. Крепитесь, будьте мужественны!»
Я не находил себе места, терзала мысль о собственной вине. Спокойствие, которое сохраняли мои товарищи, лишь усиливало мои сомнения. Неужели они ничего не понимают? А может быть, только делают вид? Они и не поверят, если я скажу им о своих душевных муках. Да я и не знаю толком, что сказать. Если бы я понимал, что со мной…
Да, мне не по себе, чего-то недостает, а чего — кажется, вот-вот пойму. Из головы не выходят слова: «эмиссары с враждебными целями» — знаменитые слова из оперативного приказа. Я вспоминаю те беды, которые мы претерпели в прошлом, и успокаиваю себя мыслью, что происходящее здесь — вынужденная необходимость; пройдет какое-то время, и здесь тоже все устроится. Но достаточно одного взгляда на эту глухо ропчущую толпу, на этих бесхитростных и поникших людей, и я снова не нахожу себе покоя. Хоть бы случилось что-нибудь, и я оказался бы отсюда подальше и не увидел того, что должно произойти.
Тут мои размышления прервал Моше, который приказал мне отправиться на «джипе» вместе с радистом, Шломо и Егудой для разведки окружающей местности. Легко понять, с какой прытью я бросился к машине, да и остальные тоже. А сколько глаз с завистью следило за нами!
Мы мчались во весь опор по извилистым деревенским переулкам, отчаянно подскакивая на ухабах. Скорее бы подальше от этой грязной Хирбат-Хизэ, от этой войны, от всех этих дел… «Джип» карабкался вверх по склону холма, где наверняка до нас никогда не проезжала ни одна машина. Надо было обладать немалой смелостью: несколько раз «джип» чуть не сорвался с обрыва, колеса буксовали на скользких голышах, в радиаторе закипала вода. Наконец мы выскочили на вершину, нашли место для стоянки и начали обозревать окрестности.
Какой бескрайний простор! Как четко видны каждый холмик и каждая впадина на этой тучной, напоенной влагой земле. Прибавьте к этому легкий ветерок, обдувавший лицо, и поймете, какое блаженное чувство овладело нами.
Мы по-новому смотрели на все вокруг. То, что прежде казалось недостойным внимания, приобретало теперь значение. Вот там — свежевспаханные клочки земли, а там — тенистые сады, в другой стороне — изгороди, разделившие поле на участки, и все это окружено поросшими пестрой растительностью холмами, то заслоняющими, то открывающими голубую полосу неба на горизонте. И на всем печать скорби и осиротелости, плотные покрывала отчуждения. Поля, с которых не будет убран урожай, посевы, которые никто не польет вовремя, тропинки, которые зарастут: затраченный впустую человеческий труд. Скоро все здесь будет во власти сорняков — колючек и терновника, все пожелтеет и высохнет, как от засухи. И вот уже кажется, что на тебя укоризненно смотрят с полей глаза униженных живых существ. Они неотступно следуют за тобой, от них некуда укрыться.
Вдруг на гребне одного из холмов мы увидели колонну грузовиков, с трудом ползущих по разбитой дороге и похожих издали на больших сонных жуков. Шума моторов еще не было слышно.
При виде грузовиков мои чувства, вероятно, невольно отразились на лице, потому что радист, передававший что-то по
