Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
Речи Робеспьера нельзя толковать таким образом. Ни его деятельность в Комитете общественного спасения, ни меры по осуществлению вантозских декретов о реквизиции имущества подозрительных лиц, ни руководство над общей полицией в мессидоре (июне–июле) не позволяют разглядеть какую-либо программу конфискационного перераспределения. Наоборот, он неоднократно заявляет о желании ослабить «мягкими эффективными способами крайнее неравенство состояний», без угроз грабежа, без покушения на добро и капитал, только на конкретные доходы. «Детский налог» из плана образования Лепелетье, который он поддерживает, обещает революцию бедноты – «мягкую и мирную, не тревожащую собственность и не посягающую на справедливость». Этим прогрессивным налогом облагается каждый налогоплательщик в зависимости от его возможностей: «Беднота не вносит почти ничего, середняки – примерно половину, состоятельные – почти все». Финансируя образование детей, этот налог позволит уменьшить как нужду, так и сверхизобилие у богачей, что пойдет на пользу всему обществу. Для Робеспьера это больше чем фискальный механизм: это принцип, почерпнутый в природе вещей и вечной справедливости, демократический ответ на двойной вызов – буржуазного индивидуализма и коммунизма. Вот почему он хочет вписать его в пересмотренную Декларацию прав человека наряду с правом собственности и правом на социальную защиту.
В отличие от Жореса, предлагающего не только использовать налог как «поправку», но и «изменить саму форму, саму природу собственности», Робеспьер проявляет большую осторожность и ищет компромисс между неограниченным приобретательством и абсолютным уравниванием. Это похвальный компромисс, так как, предлагая богатым посмотреть на себя как на «братьев бедноты», Робеспьер возвращается к главному принципу, который он первым провозгласил в декабре 1790 года. Тогда он предлагал вписать слово «Братство» в девиз вместе со «Свободой» и «Равенством» на мундирах и знамени Национальной гвардии. Впрочем, у братства есть шанс преодолеть эгоизм, если оно вырывается из области чувств, приобретает политический статус и становится пружиной общественного договора, без которой механизм непременно заклинит. Приобретя эту гражданскую роль, оно становится поршнем, подталкивающим граждан к согласию на урезание их свободы ради большего равенства, в пользу всех. Это педагогическое послание, ставящее добродетель на положенное ей место, придающее смысл духу общности, чувству долга и блеск – справедливому распределению преимуществ и равенству шансов в большой семье.
«Когда люди настолько безумны, что верят, что могут изменить мир, они этого добиваются» – девиз Стива Джобса. Не претендуя на трансформацию действительности, не торгуя колдовством и иллюзиями, Робеспьер был тем не менее отмечен безумием этого рода. 18 флореаля (7 мая 1794) он утверждал: «Мир изменился и должен меняться дальше». Он хотел «продать» – более прозаически – «новые ценности нравственного и политического порядка» в уверенности, что только что родившаяся Республика – не сон. Ставя на первое место равенство прав, выступая за справедливое налогообложение, не покушающееся на право собственности, упорно ведя почти в одиночестве борьбу против исключения, он превратил взаимность, гражданственность и всеобщее избирательное право в одни из главных наших демократических требований. Таков его вклад в современность. Робеспьер был уверен в том, что делал. «Французы, – говорил он, – это первый народ в мире, установивший истинную демократию, призывая всех людей к равенству и полноте гражданских прав» (18 плювиоза II года – 6 февраля 1794). Он никогда не упускал случая настойчиво напоминать своим коллегам-депутатам, как в речи 10 мая 1793 года, о той важности, какой обладала, на его взгляд, Декларация прав: «Пускай она всегда присутствует во всех умах; пускай озаряет ваш свод законов; пускай первым параграфом этого свода будет твердая гарантия всех прав человека; пускай во втором говорится, что любой противоречащий им закон тиранический и ничтожный; пускай ее торжественно выносят на ваши публичные церемонии; пускай она остается на глазах у народа на всех ассамблеях, всюду, где заседают его уполномоченные; и пускай она служит первым уроком, которые дают своим детям отцы».
5
Робеспьер и отмена «убийства по закону»
Жан Бар
Не странно ли причислять к сторонникам отмены смертной казни того, кого обычно изображают самым активным поставщиком смертников для гильотины, тоже ставшим в итоге ее жертвой? Но сам Робеспьер не усматривал противоречия между мнением, которое он отстаивал при подготовке летом 1791 года уголовного кодекса, и позицией, которую он занимал во время суда над королем и позже, во II году Революции (1793–1794).
Естественно, во время изучения права, а потом и в бытность молодым адвокатом в Аррасе он сталкивался с проблемой законности системы наказаний. В 1784 году Академия Меца награждает его призом и медалью за его ответ на конкурсную тему, содержавшую вопрос: «Каково происхождение суждения, распространяющегося на всех членов одной семьи, и стыда, испытываемого ими за позорное наказание виновного?» Здесь уже поднималась проблема коллективной ответственности. С 1782 года он трудится вместе с другими адвокатами города в суде под названием епископская палата, она же «пробство Арраса», вершащем светское правосудие от лица номинального епископа. Его обязанность – высказываться о виновности и нака- зании тех, кто предстает перед этим судом, в том числе в связи с тяжкими преступлениями, караемыми смертью. В воспоминаниях его сестры Шарлотты, увидевших свет в 1834 году, говорится, что «приговоры давались ему тяжело». Когда перед судом представал убийца, «ему полагался самый суровый приговор – смерть» ввиду изобличающих его «неопровержимых улик». Однажды Максимилиан «вернулся домой в отчаянии и два дня не ел», твердя: «Знаю, он виновен, он негодяй, но обрекать человека на смерть!» Этот эпизод якобы вынудил его отказаться от обязанностей судьи, заставлявших конфликтовать «голос его совести и крик сердца». Трудно, конечно, не учитывать стремление Шарлотты изобразить брата святым, обелить память Максимилиана и Огюстена, гильотинированных 10 термидора II года (28 июля 1794). Однако отношение Робеспьера к принципам уголовной юстиции, которым ему приходилось следовать перед Революцией, предвосхищает те идеи, которые он высказывал спустя несколько лет в Учредительном собрании в ходе дебатов по новой системе уголовного преследования.
С августа 1789 года в Декларации прав человека и гражданина фигурировал ряд новых принципов, в том числе законность наказания, то есть требование, чтобы в законе четко описывалось деяние, за которое положены преследование и санкции. Кроме того, любое наказание может быть только индивидуальным, без последствий для близких приговоренного, как того и желал лауреат премии Академии Меца; отныне исключалась жестокость наказания, в нем не должно было быть даже тени мести (закон от 21 января 1791). После учреждения новых судебных органов и реформы процедуры, существенно расширивших привлечение присяжных, определение преступных деяний и полагающихся за них наказаний обсуждается в комитете по уголовному законодательству и в конституцион- ном комитете Собрания, что указывает на важность этой проблемы. Эти два комитета, состоящие главным образом из юристов, высказываются весомым большинством голосов за отмену высшей меры наказания. Их проект уголовного кодекса вносится в Собрание в мае 1791 года докладчиком Мишелем Лепелетье де Сен-Фаржо, бывшим председателем палаты в парламенте Парижа, депутатом от дворянства в Генеральных штатах, заседавшим также в Конвенте и убитым накануне казни Людовика XVI, 20 января 1793 года, за то, что он проголосовал за эту казнь. В самом начале дебатов по реформе уголовной ответственности докладчик ставит фундаментальный вопрос: «Будет ли смертная казнь одним из элементов нашего уголовного законодательства?» От имени комитетов он дает на него отрицательный ответ, опираясь на твердые аргументы, в которых проводится различие между правомерностью и справедливостью наказания, так как любое государство может по-своему организовывать борьбу с преступностью, но при этом необходимо, чтобы законные санкции не оказывались непоправимыми.
Против этой принципиальной позиции, допускающей, как мы увидим, заметное исключение, выступает, с одной стороны, доказывая пользу смертной казни при помощи доводов, звучащих порой и поныне, некоторое число не очень известных, не пользующихся большой популярностью в Учредительном собрании депутатов: лотарингский адвокат Прюньон, провансалец Мужен де Рокфор, Мерсье
