Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
Право собственности и невозможность имущественного равенства
Утверждение, что продукты питания – «общая собственность», принадлежащая всему обществу, будто бы говорит о склонности Робеспьера к обобществлению имущества. Но это вовсе не так. Он не предрекает наступления золотого века равенства, не склоняется к «пессимистическому» компромиссу вопреки некоей марксистской традиции, а настаивает на трезвом осознании экономических реалий. На самом деле Робеспьер – реалист в той мере, в какой он, исключая ограниченную тему пропитания, не ставит под сомнение механизмы рыночной экономики, основанной на частной собственности. Предлагаемый им анализ близок скорее к современному разграничению между социальной рыночной экономикой, учитывающей взаимность действующих сил, и чистым, строгим либерализмом, который он считает утопией за то, что он требует активного государственного вмешательства. Все потому, что Робеспьер остается приверженцем двойного принципа свободного, но справедливого общества.
Отождествляя себя с человеком из народа, Робеспьер отстаивает не только права «людей, которым нечего терять», как он с иронией называет самых обездоленных, но и права собственников, тех, кому есть что терять, кому удается сводить концы с концами. Достойная бедность, которую он воспевает, подразумевает как необходимое, так и излишек, пускай минимальный. Она опирается на «ограниченное обладание материальными благами», к которым относятся и постепенно сберегаемые плоды труда. Краеугольный камень его доктрины, понятие законной собственности определяется как «право каждого гражданина пользоваться и располагать частью благ, га- рантированной ему законом», право скорее бедного, чем богатого, ограниченное «обязанностью уважать права других». На взгляд Робеспьера, чем скромнее и ненадежнее имущество, тем оно важнее. Так, 11 августа 1791 года он говорит о внимании к самой мелкой собственности, «так как интерес к сохранению своего пропорционален малости состояния; и ремесленник, платящий налог только за десять дней работы, держится за свой доход, за свои мелкие сбережения, за способы, позволяющие ему жить с семьей, так же как богатый держится за свои огромные владения; и собственность эта тем священнее, чем сильнее от нее зависят потребности и само выживание человека; в глазах закона она тем более священна».
Защита мелкой собственности приводит Робеспьера к решительному осуждению раздела земель, или аграрного закона. Но уважение к принципу неприкосновенности частной собственности равносильно поддержке принципа неравенства. Впрочем, Робеспьер не считает эту позицию противоречивой. «Это имущественное неравенство – неизбежное неизлечимое зло», – заявляет он 20 апреля 1791 года. В четвертом номере Le Défenseur de la Constitution (7 июня 1792) он пишет: «Имущественное равенство, в сущности, невозможно в гражданском обществе… Оно неизбежно подразумевает общность, которая среди нас тем более является химерой; не найдется ни одного мало-мальски предприимчивого человека, чьим интересам не противоречил бы этот сумасбродный проект». И 24 апреля 1793 года: «Равенство имущества – химера».
Но как примирить право каждого на собственность со свободой приобретения, которой Верньо и Бриссо не желают чинить преград? Приверженец идеи моральной ответственности при пользовании свободой, Робеспьер как будто должен быть сторонником узаконенного предела приобретений. В якобинских кругах ученики Руссо продвигали идею максимума состояния, устанавливаемого законом, накопление сверх которого запрещалось бы всем при уважении к собственности, приобретенной ранее в рамках закона. Но Робеспьер сдержанно относится к подобному потолку. Убежденный, что выйти из тупика позволило бы только справедливое налогообложение, которое сделало бы бедность «достойной», не запрещая изобилия, он предлагает включить прогрессивный налог в Декларацию прав в следующей редакции: «Граждане, чей доход не превышает необходимого для их пропитания, должны быть освобождены от взносов государству, остальные же должны поддерживать их прогрессивно, в зависимости от размера их состояния» (то есть от получаемой ими от общества выгоды).
Надо отметить, что здесь Робеспьер верен мыслям Монтескье и Руссо. Как он заявляет в своей речи о неравенстве 5 апреля 1791 года, «любой институт, усиливающий неравенство, плох и вреден для благоденствия общества». Полное равенство, без сомнения, невозможно, но это не мешает равенству быть источником всех благ; крайнее неравенство – источник всех бед: «Законодатели, вы ничего не сделали для свободы, если ваши законы не ведут мягкими и действенными путями к ослаблению крайнего неравенства состояний». В том же месяце в своей речи о налоговом цензе он заявляет, что он против «чудовищного избытка, того крайнего неравенства состояний, когда все богатства скапливаются в немногих руках». Через год он тем не менее уточнит в своей газете Le Défenseur de la Constitution: «Что до богатства, то, когда общество выполняет свою обязанность обеспечить своим членам необходимое и пропитание, друзья свободы его не желают». В 1793 году Робеспьер проявляет сдержанность в отношении «крайней диспропорции состояний» и отрицает, что хотел бы объявить богатство вне закона. Ведь санкюлоты «никогда не требовали равенства состояний, их требование – равенство в праве на счастье».
Республиканская мораль
Так или иначе, Робеспьер испытывает определенные трудности при увязывании своей склонности к эгалитарности с правом на накопление богатства. Есть ли здесь противоречие? Нужно ли говорить о «проблеме Робеспьера» по аналогии со знаменитой «проблемой Адама Смита»? Последний предложил модель саморегулирующейся рыночной экономики, ведомой, конечно, «невидимой рукой», но не лишенной нравственности благодаря первостепенной роли, которую он приписывал альтруизму. Служит ли понятие моральной экономики, или социальной рыночной экономики, при которой свобода соседствует с уважением прав других людей, противовесом жажде наживы? Верить ли Робеспьеру, когда он клянется в своей вере в добродетель, эту «душу демократии»?
Если французские социалисты XIX века славили его проект Декларации, то марксистская критика была к нему беспощадна, находя его мышление ретроградным и докапиталистическим и считая неприятие им роста богатства и его спартанский идеал признаками старорежимности. Жан Жорес упрекал его в желании обречь французский народ на «дешевую жизнь». Для него робеспьеристский идеал исключал и коммунизм, и обогащение, но последнее допускалось как «досадная необходимость». Жорес отвергал этот странный подход к экономическим отношениям: «Работа всегда обеспечена, главное – умеренность!» Он не принимал понятие достойной бедности и подразумеваемое ею моральное равенство, видя в них инструменты увековечивания социального неравенства, лесть бедноте и потворство богачу путем «резкого смягчения» социальной проблемы.
Но Робеспьер, в отличие от Смита, не доверяет спонтанному альтруизму богачей. В своей речи о пропитании он говорит: «Если бы все были справедливы и добродетельны… если бы все богачи, вняв гласу разума и природы, увидели в себе бережливых управляющих обществом или братьев бедняков, то можно было бы не признавать иных законов, кроме самой неограниченной свободы». На тех же самых дебатах его коллега Сен-Жюст говорит о препятствии, чинимом «упрямцами, живущими только для себя», теми, кто, осуществляя право собственности, преследует только собственный интерес.
