Ложечник - Марьолейн Хоф
Или чмокнуть кой-куда-а-а?
Лока на своем половике поскуливала, ей не терпелось выйти. Янис приоткрыл дверь, так чтобы в случае чего сразу можно было захлопнуть. Лока выскочила во двор. Янис смотрел ей вслед: вот она резво пробежала мимо Схенкельмана в угол двора, сделала свои дела и, гавкнув, потрусила обратно.
— Ого, — сказал Схенкельман, — какая страшная псина.
Он был моложе и тщедушнее Фрида. Вроде не больной. Нос на месте и пальцы тоже. Янис не мог оторвать от него взгляд. Надо же: человек. Другой человек, не Фрид.
Лока подошла к Схенкельману и обнюхала его. Хвост заходил туда-сюда.
— Пшла! — отмахнулся Схенкельман.
Лока легла на землю и перевернулась на спину. Схенкельман похлопал ее по брюху.
Янис тихонько отворил дверь пошире. И шагнул вперед.
Схенкельман остался сидеть, как сидел.
— Ты хорошая псина? — спросил он у Локи. — Да, вижу, что хорошая.
Босиком и в одной рубахе Янис прошел вдоль хижины. Завернул за угол к сараю и чуть не налетел на ослика. А рядом с этим осликом стоял еще один. Янис попятился и стукнулся ногой о камень, торчащий посреди дорожки, ссадил себе щиколотку. Дурацкий булыжник, Фрид уже много лет обещал его выковырять и оттащить в сторону. «Вот вернусь с обмена, всё сделаю», — обещал он каждый раз.
Схенкельман, оказывается, привязал осликов к кольцу в двери сарая. Оба дремали стоя. У каждого на спине было деревянное седло с двумя корзинами по бокам. Один ослик был побольше и коричневый, у него был недовольный вид. Другой, поменьше, — серенький с белой мордой и пушистыми ушами. Янис погладил его по мягкому носу между ноздрями. Серый ослик вздохнул, приоткрыл глаза, а потом опять закрыл.
Схенкельман снова завел свою песню:
Надо пряжи или лент?
Тростника сплести корзину?
Янис медленно, шаг за шагом, пошел в его сторону. Нельзя терять бдительность: пусть у Схенкельмана совершенно нормальный нос, что-то другое у него может быть не в порядке, да и вообще, даже если у человека все пальцы на месте, он может принести Великую хворь на себе и рассеять ее вокруг.
Или сена для стога?
Или гуся…
— Замолчи! — сказал Янис.
— Полностью с тобой согласен, — ответил Схенкельман. — Гуся для гусыни… что это на меня нашло с утра пораньше? Нет бы вспомнить песенку попристойнее.
Он опустился на колени перед костром. Он уже успел сделать вертел — из двух рогатин и одной прямой ветки. На нее была насажена ощипанная птица. Лока лежала рядом и исходила слюной.
Схенкельман снова принялся мурлыкать себе под нос ту же песню, уже без слов.
— Черт, что ж это я такое пою, — одернул он сам себя. — А ведь не хотел. Как пристанет, так не отвяжешься.
Янису было всё равно, что там Схенкельман поет. Пусть вообще молчит. Не поет, не напевает и уж точно не разговаривает.
Схенкельман потрепал Локу по холке.
— Тебе бы сторожевую собаку завести. Настоящую, а не это вот чудо в перьях. Людей нехороших на свете много, а ты тут на отшибе.
Янис бросил взгляд на курятник. Камень по-прежнему подпирает дверцу. Внутри кудахчут куры.
— Боишься недосчитаться? — хмыкнул Схенкельман. — Не бойся, я не куриный вор.
— А это у тебя что? — спросил Янис.
Схенкельман поднял вертел с рогатин и покрутил им в воздухе.
— Эту я сам поймал, и это не курица, а куропатка. Куропатки — это тебе не куры.
— Где Фрид? — спросил Янис.
— Хоть убей, не знаю.
— Когда он вернется?
— Да не вернется он, как ты не понимаешь.
Схенкельман потыкал заостренной палочкой готовящуюся птицу. Из нее потек сок, и костер зашипел.
— Убег он, паренек. Несся так, будто за ним черти гонятся. И хорошо, что сам, а то в деревне он всем до смерти надоел. Не ушел бы, мы бы его кулаками выпроводили!
Янис сел на землю.
— В какой деревне?
— А, так Фрид не сообщал тебе, куда уходит? К нам он, значит, наведывался регулярно, а тебе об этом знать было необязательно?
Тут Схенкельман впервые посмотрел на Яниса прямо, а Янис на него. Лицо худое, рот кривой. На голове войлочная шапка, из-под шапки торчат темные курчавые волосы.
Янис отвел взгляд.
— Фрид ушел в то место, где всё на всё меняют, — пробормотал он. — А сейчас возвращается домой.
— Зря надеешься, — сказал Схенкельман. — Фрид в два счета найдет себе нового слугу. Таких дурачков, как ты, на свете полно.
— Погоди, вот Фрид вернется и задаст тебе.
— Да не вернется он, — лениво повторил Схенкельман. — Клянусь.
Он приложил ко рту два пальца и плюнул через них в костер.
— Но ты не горюй. Нечего по этому Фриду слезы лить. Я вот как думаю: пусть это станет для тебя началом новой жизни. Можешь пойти, куда хочешь. — Он улыбнулся, отчего рот его скривился еще больше. — Ты свободен!
Янис сидел, обняв колени руками, и медленно покачивался вперед-назад. Схенкельман всё говорил и говорил, но никакого смысла в его словах не было. Нос и пальцы у него на месте, но вот с головой что-то явно не в порядке. Может, Великая хворь уже проникла в нее и разъедает ее изнутри.
Схенкельман наклонился вперед, чтобы положить руку Янису на плечо.
— Не касайся меня! — вскрикнул Янис.
— Как скажешь. — Схенкельман отдернул руку, сбив локтем вертел. — Да не переживай ты так.
— Ты принес с собой Великую хворь, — пояснил Янис, — вот и не трогай меня.
— Нет у меня никакой хвори, — ответил Схенкельман. — Ни великой, ни даже малой.
— Она ползет ползком и скачет скоком…
— Ни ползучей, ни падучей. — Схенкельман пытался выхватить из огня упавшую куропатку.
— От человека к человеку, — продолжал Янис.
— Это Фрид тебе насочинял? — Схенкельману наконец удалось достать куропатку из костра. — Умеет же он дурить людей. Взять хоть это его зелье: полдеревни от него полегло с поносом! Так Фрид им заявил, что так и должно быть. Мол, сначала вся зараза должна выйти, это, дескать, первый шаг к исцелению.
— Фрид не ходит по деревням, — возразил Янис. — У него есть тайное место для обмена.
— Готов поспорить, что тебе этого тайного места видеть не доводилось, — ответил Схенкельман. — А еще, что тебе нельзя было спускаться в долину. Ты должен был сидеть тут. Что бы ни случилось. Что, запугал он тебя этой так называемой хворью? — Он положил зажаренную куропатку на камень, вытащил из-за ремня нож, отрезал кусочек мяса. Наткнул его на кончик ножа и протянул Янису.
— Не нужно мне твоей еды, — сказал
