Нерасказанное - Ritter Ka
Доливает Жолнер горячего из эмалированного кофейника, красного в белые пятнышки с зазубриной.
Лезет в карман. Достает вареное яйцо.
Криво улыбается:
— Если не жрать, можно умереть. Должен быть крут, как синее яйцо.
Евгений разрывает хлеб, но рука замирает.
Он не комментирует.
Только коротко кивает.
Эти фокусы от Симона всегда врасплох.
Евгений невольно вспоминает слова Федя:
— Михайлович, Атаман тебя ласкает.
И так удивительно, что Федь всегда называет его отчество, хотя только на три года младше.
Холодный фронт, офицеры, операции — а между этим маленький Михайлович, как нить.
Более удивительно "Жолнер" от Симона. Евгений всегда Арсенал вспоминает.
4. КАК ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Металлические полумиски звенят, столы стучат от чужих локтей.
Симон поднимается резко.
Берет свою погнутую металлическую кружку и бряцает вилкой по нему, расплывается отзвук.
Воины обращаются.
Володя, кочующая холодный хлеб, тоже поднимает взгляд.
Будто съел что-то тухлое.
Симон быстро оценивает пространство — видит в углу деревянный ящик из-под патронов.
Подходит.
Запрыгивает на него одним движением, ящик скрипит, но держит.
Симон становится чуть выше всех, бросает взгляд на зрителей.
Топает одной ногой, чтобы все точно замолчали.
Голос звонкий, как холодный металл:
- Общество! Завтра Директория уезжает в Фастов. Так безопаснее.
(Пауза. Взгляд скользит по всем, потом на Евгении, на Володе, на Никите)
- Я остаюсь здесь.
Со стрелками. К бою.
Три секунды тишины.
Как перед взрывом.
И взрыв.
Столовая поднимается волной:
вилки стучат по столам, кто-то кричит "Слава!", кто-то просто бьет кулаком в дерево.
Симон стоит на ящике, слегка улыбается. Ловит волну.
Володя смотрит:
Балерина. Снова. Театр одного актера – блестящий, искренний, незабываемый.
Однако.
Завтра Атаман может погибнуть.
Евгений терпелив.
Что-то подступает к горлу.
Симон остается не потому, что хочет славы.
А потому что знает:
эти ребята будут стоять, только если он будет стоять.
И потому Евгений завтра поедет в Фастов.
А Симон нет.
День продолжается.
Холод густеет.
5. НЕ ИДИ
К вечеру казарму хорошо раскочегарили: нашлись дрова. Местные помогли. Петлюры ублажают. Потому что он за людей.
Воротники расстегнуты, под потолком стоит горячий воздух.
Евгений, Федь Черник и Никита на обходе: проверка. Карабины, патроны, смазка.
Все понимают: у Гетьмана конница, где-то рядом сердюки.
В Киеве – белая офицерня. А еще немцы. До сих пор есть.
Симон проходит молча, спокоен как камень. Говорит стрелкам.
Переключается на галицкую.
Воины проглатывают его каждое слово.
Евгений ловит себя: мысль об вероятной смерти Петлюры жжет огнем.
Смотрит на Атамана.
Худой.
Уставший. В шинеле.
Слишком ровный.
Вроде бы уже все решено.
Никита это тоже не видит.
Черник криво шутит: и не такое пережили.
В штабе Володя сидит над картами.
Один.
Печка греет душно.
Линии плывут. Бесполезно.
Идет к себе.
6. ОНОНЕБИБ
В углу штаба шкафчик с выпивкой. На защелке. Частично из Никиной коллекции, подарок Симону. Год собирал. Припер сюда.
Евгений следит: боится, что Симон сорвется.
Морфий в Арсенале. В настоящее время бутылка. Как знать, что в этой пепельной голове.
Симон открывает дверцу.
Прицеливается.
Хватает коньяк. Ребристое стекло.
Спокойно:
— Ты сам видел. Он дурак, как сало без хлеба.
– А бутылка зачем?
— Ему… расслабиться. Завтра я его не увижу.
Уходит.
******
Комната Евгения/Симона, два часа спустя
Евгений бодрствует. Сидит на кровати.
Спина голая. Укороченные нижние брюки. Над развернутым блокнотом.
Пишет о движении войск, о Фасте, о завтрашнем дне.
О страхе. Об ответственности.
Дверь скрипит.
Симон возвращается. За ним легкий шлейф коньячного запаха.
С улицы. Где-то гулял.
Опилки по краю шинели.
Припорошенный, холодный — но ровный, чистый, словно из колодца.
Сбрасывает шинель медленно, стряхивает снег.
Трезвый.
Евгений замечает: одна ладонь в крови. Рассеченная сверху.
Расстегивает все пуговицы на кители и галифе.
Остается в нижнем.
Никаких следов пьянства.
Евгений поднимает глаза.
— Что-то ты слишком ровно ходишь... А с рукой что, бутылку гвоздями открывал?
Симон пожимает плечами, садится на свою кровать.
– Я не пью перед боем. Никогда.
Показывает порезанную ладонь, тыльную сторону:
- Гвозди... Неудобно и опасно.
Тишина.
— Молись, Жолнир, — тихо говорит Симон. – За бой. За ребят.
Евгений замирает.
Складывает руки.
Начинает молитву тонко, ровно, с привычным ритмом, возвращающим дыхание.
Симон сидит, повернувшись к нему, смотрит, не моргая. Будто слышит Бога.
Евгений заканчивает.
Вздыхает.
– Теперь твоя очередь, – говорит.
Симон легонько улыбается.
– Да я уже, – отвечает. – На улице. Под звездами.
Евгений проглатывает.
Снова мозг жжет яд.
Завтра.
Петлюры может не быть.
Симон расправляется, закрывает глаза.
Будто знает будущее.
Евгений гасит свечу.
Сидит в темноте, слушает его дыхание.
Уснуть с Симоном в одной комнате труднее, чем уходить завтра в бой.
II. КРОВ/БИТВА
Мотовиловка
70 км до Киева
22 км до Фастова
18.11.1918 р.
Вечер
Стреляй
Симон выходит из здания станции.
Стук по противне. С неба отвратительная каша.
Он находится под крышей.
Ему сухо.
Никого рядом.
Фонарь скрипит от ветра.
Ладонь перебинтована. В нем лист. Уже читаем.
Мысль садится тяжелым камнем:
“Федь… Как…
Я тебя сегодня видел живого.”
Короткий выдох.
Он сжимает зубы, щеки напрягаются.
Утром.
"Отаман, мы вас поддержим. Устоим",
Федь. Его смех в казарме.
Движения сегодня на рассвете — живые, резкие.
Теперь – отчет.
Теодор Черник. Погиб героем.
Господи.
Перечитывает, будто впервые.
******
РЕМНИ
Зал. ст. Мотовиловка. 18 падолиста 1918 года.
- В 7:00 противник [*гетманские сердюки, русские офицеры, части 3-го Киевского конного полка] открыл пулеметный и пушечный огонь по позициям С. Стрельцов.
— Стрельцы перешли в контратаку.
Фланг сотника Федя Черника продержался 40 минут под плотным огнем.
— Теодор Черник убит в бою.
Последний приказ из-за хорунжего:
"Не отходить. Держать до последнего."
- Потери стрелков:
22 убитых, более 60 раненых.
— Потери противника — значительные, преимущественно расстрелянные из поезда (до нескольких сотен, включая конницу).
Противник отступил.
Войска гетмана разбежались. Белые офицеры не вступили в бой.
— Станция и железнодорожная линия удержана.
— Настроение личного состава устойчиво.
Просят разрешения двигаться на Киев.
Подпись:
Есть Коновалец,
сотник.
******
ПОБЕДА
Держит письмо обеими руками.
Раз. Два.
Свертывает.
Сигарета. Дым.
Затекает под ноги.
Блестят мокрые рельсы.
Мысль резкая, как хлыст:
Боже.
22 мои.
Ребята.
Стрельцы.
Но разве только это.
Сердюки тоже мои дети.
Я создал их.
Гетману отдал год назад.
И я их положил.
Всех.
Триста? Шестьсот?
Он закрывает глаза. Вспомнил ту сердитую черную парадную форму в своем шкафу.
Не отчаяние. Нет.
Горькая, животная ярость.
На себя, на всех, кто доказал.
“Павел… Гетман…
Мы вместе душили красных.
Вместе создавали армию.
Я подав руку.
Мы ведь стояли рядом.
А дальше. Все сошло на псов.
Портфель вырвали.
Из правительства вытащили.
Армию распустили.
И вот где мы сейчас.”
Снег бьет по шинели.
"Победа? Сегодня. Но дальше что?"
Красные лезут.
Немцы уезжают.
В Киеве десять тысяч офицерных.
И я с тысячей истощенных ребят…
Он вдыхает.
Глубоко.
Медленно.
Во тьму, сам к себе:
“Федю…
Я тебя не потеряю.
Не дам стереть.
Керосиновый фонарь вздрагивает, сверкает.
Желтый круг на мостовой движется.
Симон кладет бумагу в карман.
Подтягивает шинель. Растирает окурок сапогом.
И остается стоять еще минутку.
Один.
Под желтым светом.
В промерзшем воздухе.
Где-то вдали грохнула артиллерия.
> МОНОГРАФИЯ.
Чернику было 24 года.
Вместе с Петром Франко основал "Пласт".
Студент юр. ф-та Львов. у-ту.
Хорунжий Легиона УСС.
Серебряная медаль Авс.-Уг. "За храбрость".
Один из организаторов стрелкового куреня в Киеве в 1917 г. Автор фразы "Путь на Львов лежит через Киев", приписанную Е. Коновальцу.
Похоронен на Аскольдовой могиле 19.01.1919. в присутствии С. Петлюры и Правительства.
Его погибель запустила функцию Соборности. Подвиг всколыхнул Галицию (лист. 1918) и вызвал сближение двух правительств.
Ю. Клен написал поэму "Пепел империи" о подвиге Ф. Ч. на Арсенале.
> ПРИМЕЧАНИЕ.
Могила уничтожена. Когда советы взяли Киев, кладбище на Аскольдовой могиле сравняли с землей (зачищал Арсенал от красных).
Пр. В. Ющенко приложился к увековечиванию памяти о Мотовиловке и ее героях. 2008 г. на станции Боровая установлен монумент и его именем названа улица.
В Киеве до сих пор
