Нерасказанное - Ritter Ka
Симон последний. Помогает занести звезду.
Задерживается.
— Госпожа Софья, Вы действительно позовете Лысенко?
Софья поднимает руку к его голове. Касается.
Грубая проволока и ткань, пропитанная воском, чтобы цветы держали форму.
В одной точке проволока колет лоб.
Проступила кровь.
— И как этот венчик не падает? Или это корона?
(Пауза. Вытерла красную каплю.)
– Позову. Хочу, чтобы увидел то, что и я.
— Дамы, а что вы видите?
— Парня, который хочет, чтобы его услышали. И ничего не боится.
Русова возвращается. Через минуту выходит с тонким нотником.
— Это Николая. – говорит. — Учите с ребятами.
Симон берет. "Кобзарь", положенный на музыку.
Тишина.
— Подпишите, пани София. Для меня.
Она удивляется, улыбается, садится прямо на крыльцо, кладет книгу на колено, достает карандаш.
Пишет быстро, ровным почерком:
"Самому дерзкому парню Полтавы. Симону Петлюре. От Софии Р."
Он читает.
Глаза загораются сталью.
— Благодарю Вас, госпожа Софья.
— Шшш… — говорит она. – Просто не останавливайтесь.
Он прячет нотник под полу кожуха,
выходит в метель.
Снег падает большими клочьями. Будто небо тоже хочет что-нибудь подписать.
4. НЕВИДИМАЯ СЕМЬЯ
Отец дали пинка: "Чтобы не брал кожуха без разрешения. Щедрик ему, бесов ребенок".
Симон молча сел за стол.
Чай из малиновых веточек и листьев, вощая свеча, чернила, два конверта и бумага.
Берет перо левой рукой.
Конверт, в Елисаветград.
Рука дрожит, почерк кривоватый, буквы Т внахлест.
“Володю.
Никому не позволяй говорить, что ты недостоин признания.
Потому что ты гений. И стоит.
Verbum – arma tua, gladio potentius. (лат. Слово — твое оружие, сильнее меча.)
Я сегодня пел. Думал о тебе. Может быть, ты это почувствовал. У каждого есть кто-то, из-за кого болит.
У меня ты.
Иногда я не знаю, хочу ли ты меня понять. Как поймешь — испугаешься. Но мы все равно встретимся. Однажды.
P.S. Только не думай, что ты умнее меня. Ты конченый дурак.
P.P.S. В этом году хотя бы уезжай уже в Киев. Покажи себя Чикаленко.
P.P.P.S. Корсет еще цел?
Или ты переспала с ним силой своей любви?
(нем. Вытряхал ли ты его силой любви?)
Думаю, уже пора смыть ваши "слёзы".
(фр. Думаю, пора смыть с него твои "слезы".)
С."
Он перечитывает. Улыбается сам себе. Слизывают чернила с пальца.
Откладывает перо.
Переводит его в правую руку.
Плечи расправляются, лицо твердеет.
Второй конверт: Харьков.
Почерк ровный, сухой, без пауз.
“Николай.
Госпожа С. Русова согласилась. Лысенко будет. Надо было спеть. Смотри, что мне подарила.
Володя поедет в Киев. В Чикаленко.
Очередное заберу, как обычно.
Не волнуйся.
Сам знаешь кто.”
Подпись четкая, почти военная.
Свеча мигает, воск течет.
Две руки.
Два Саймона.
Одно тело.
5. ОКТЯБРЬ 1918. ОТДАМ
Симон – заключенный в печерской военной школе. Без статьи.
Сам. Лезет в карман. Письмо. От Софии. Оля передала.
"Любой Симоне. Кроме вас никто не потянет Украину".
Вы рождены для этого. Примите свой путь.
Сжимает лист, прячет.
Тишина. Как будто опять в том зимнем дне.
Улыбается:
– Она первая разглядела.
В голове раздавался "Щедрик":
Выйди, выйди, хозяин,
Посмотри на овчарню,
Там овечки покатились,
А овечки родились.
"Надо найти того Леонтовича, как выйду. Корзинок точно в курсе."
I. ПОДГОТОВКА
Белая Церковь,
Казармы Сечевых Стрельцов
16.11.1918 г. МИГ
Евгений очнулся резко.
Голова гудит: ночь в купе с Винниченко, спертый воздух, теснота.
Симон уже стоит у окна. В галифе и майке. Курит.
Дым тянется в холодную щель. Даже не возвращается. Как он незаметно пролез по проходу между двумя кроватями?
Евгений вылезает из одеяла, нашпортил сапоги, чешет к умывальнику. Эмалированный. Сколотые углы.
Холодная вода.
– Не вздумай, – бормочет он.
Симон подплывает к нему тихо, в упор. Останавливается сбоку.
Наклоняется вместе с ним как тень.
Евгений в миле, черпнул воду, наклонился - Симон резко берет его за чубы, рывком под воду.
— Ты с ума сошел?! - задыхается Евгений, отскакивая.
Симон разводит руками. Глаза отблескивают. Губы растянулись от уха до уха.
— Мы все с ума сошли, Жолнир. С тысячей против Гетмана, немцев и белой сволочи. Но иначе не будет.
Евгений кашляет. Вытирает лицо рукавом.
Сердиться хочет – а почему-то не может.
Что-то в Симоновой наглости держит его кучи.
– Ушли, – ворчит.
- Да, - кивает Симон. Трогает Евгения плечом так, будто ничего не было.
Одеваются. Выходят в серую утреннюю сырость.
В штаб.
Бок о бок.
Как обычно.
Сегодня нужно взять и Белую, и Фастов.
17.11.1918 г. КАК ДОЛГО
1. Я ТАК ХОЧУ
Белую взяли вчера.
Курьер прибывает на рассвете. Весь в грязи. Дышит паром.
— Фасты заняты. Железная дорога! Ночная операция. Стрельцы держат!
Штаб оживает резко: карты на стол,
карандаши, линейки, направления Киев.
Симон в центре, спокоен.
Евгений рядом.
Входит в ритм в секунду — работают вдвоем, как одна машина: жест, отметка, взгляд, карта. Это видно всем.
Дверь. Заходит Володя. Медленно. Костюм немного помят.
Красные глаза: ночь с бумагами в дыму.
Лицо кислое. Страна входит в мясорубку. Беда.
Володя тихо:
– Мы еще… можем избежать битвы. Пусть кто-нибудь едет к Слюнявому (гетмана).
(смотрит на Петлюру).
- Надо попробовать. Остановите кровь. Нельзя так…
Симон не поднимает голоса.
Выпускает дым.
Не злиться:
- Владимир Кириллович. Примите ответственность. В конце концов.
(смотрит прямо)
— Война уже… А директория завтра едет в Фастов. Вместе с председателем.
(Оценивает владение помятую одежду)
— Будете жить в нормальной гостинице. Казарма - это не ваше.
Тишина.
Все замерли.
Член Директории предписывает Председателю.
Евгений заклинает между ними с карандашом за ухом.
Володя сжимает бумаги до хруста.
— Ты… Вы, Симон Васильевич, думаете, что это смелость? Безумие…
Симон ровно:
– Нет. Это – сила.
Володя разворачивается. Грюк. Нет.
Симон снова наклоняется над картой. Евгений подсовывает линейку. Возвращаются к планированию наступления.
За окном тяжелый, липкий холод. День только начинается.
2. СТЕНА
Карты, дым, погоны, тени.
Симон и Евгений рядом: сцепленные зубцы одного механизма.
У двери Никита, с жестянкой в руках. В мазуте, воротник приподнят, усы перекошены.
- Горючее привезли. На три машины хватит, больше не выжму, — бросает он, ставя канистру на пол так, что металл глухо звякает.
Симон кивает - быстро, по-товарищески.
- Молодец. До Фастова будет. Директорию перевезешь. Самое ценное. Главу государства. Тебе поручаю.
Никита ворчит:
— Не стоит горючего эта ваша Директория…
Евгений подает линейку. Они снова работают вдвоем.
Никита не вмешивается — только стоит, скрестив руки. Он после плена не воюет. Знает Симона от семнадцати лет: этот дурак сдохнет и не отступит.
При обсуждении пулеметных точек Никита бормочет:
— Федя… Черника… скажите, чтобы не растягивались. Он ребят знает, но когда нервничает, тянет фланг.
Евгений бросает ему взгляд:
– Передадим.
Симон молча улыбается.
Чуть-чуть.
Ибо из Никиты такие слова надо вытаскивать клещами. А здесь такая щедрость. С чего это?
Дверь открывается резко. Генерал Осецкий.
— Коновальцю.
(пауза)
– Назначаю вас командиром повстанческих войск. Немедленно.
Штаб стихает.
Никита даже канистру перестает держать – тупо опирается на нее.
Евгений замер.
Симон бросает на него короткий взгляд.
Легкий толчок локтем: ну что, теперь официально. Евгений делает короткий, собранный кивок.
Никита театрально вздыхает.
Саймон:
- Не ной. Готовь переезд.
— Что ты уже задумал, пан Атаман. — успокаивается Никита и выходит, хлопнув канистрой.
3. ДРУГОЕ
Столовая. Обеденное время.
В углу – котелок. Тащит старой печкой. На коленях какие-то тряпки вместо салфеток.
Загустела каша, грубый хлеб, крошенный от малейшего прикосновения.
Без ничего.
Боже, как хочется масла.
Соленого.
На рыхлый хлеб.
Евгений и Симон рядом. Володя и Никита подальше. Обсуждают переезд.
Атаман щелбанами по миске выталкивает свою
