Посредник - Женя Гравис

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела…

Читал Хауд тихо и задушевно. Соня смахнула слезу и задрала подбородок вверх – туда, где продолжали сгущаться тучи.

Какой тоскливый день.

Петр Алексеевич дал знак рабочим, а сам снял покрывало с предмета, который все это время стоял возле могилы. Под тканью обнаружился патефон.

– Ну вот. – Похоронщик покрутил ручку, установил иглу, и благостную тишину места взорвали мощные фортепианные аккорды.

– Будет гроза, – сказал Митя и тоже посмотрел на небо. – В прошлый раз, когда я слышал эту музыку, тоже случилось наводнение.

Когда все было закончено, Петр Алексеевич пригласил их на поминальный чай.

– Что-то я не слышу Клару Аркадьевну, – заметил Митя. – Обычно ее… так много.

– У нее очередной прожект, – меланхолично улыбнулся Петр Алексеевич. – Я предложил ей руководство питейной лавкой. Она любит новое, и эта идея, кажется, очень ее увлекла.

– Как вы? В целом…

– Неплохо. – Хауд поставил на стол блюдо с ватрушками. – Было непросто, мы долго выясняли отношения. Но теперь пытаемся… договориться.

– Хорошо, – кивнул Митя.

– Иногда мне хочется опустить руки, но потом случается что-то… Как раз сегодня… – Петр Алексеевич повернулся к Соне. – Я рассказывал Дмитрию Александровичу о своем маленьком увлечении. Я пишу стихи. Но их нигде не публиковали. А сегодня напечатали в газете, представляете? В «Московском листке».

Хорошо, что Соня в этот момент откусила ватрушку, так что смогла лишь вытаращить глаза и кивнуть головой. И запить новость большим глотком чая.

Вот это да! Непейков нашелся! Кто бы мог подумать?

А Хауд уже повернулся к Мите:

– Вы были правы. Надо продолжать делать то, что нравится. И когда-нибудь эти усилия будут вознаграждены.

Часы на каминной полке пробили семь, и Соня спохватилась:

– Простите, мне уже пора. Я должна быть дома.

– Я провожу, – подскочил Митя.

– Не надо, останься. Увидимся позже. Спасибо за церемонию, Петр Алексеевич. Было очень трогательно.

Дома ее встретила напряженная тишина. Лишь из-за дверей гостиной доносились негромкие голоса. Соня осторожно толкнула дверь и застыла на пороге.

В комнате сидели отец, матушка и тетушка Леокадия. И разговор между ними, судя по лицам, был непростой.

– Соня, ты вовремя, – улыбнулся отец. – Проходи, милая, присядь. Нам надо серьезно поговорить.

Фраза эта, как знала Соня по опыту, не предвещала ничего хорошего.

* * *

– Очаровательная барышня, – заметил Хауд, когда Соня ушла.

Сыщик кивнул. Наверное, надо было настоять и проводить ее домой. Зачем он тут остался? Не то чтобы общество Петра Алексеевича тяготило, напротив – здесь было как-то спокойно. И даже маленькие Хауды не показывались и не были слышны.

– Дети ушли на спектакль, – сказал похоронщик, как будто прочитав Митины мысли. – В театре Наталии Сац сегодня дают «Маугли». И насколько я знаю своих чад, они непременно уговорят няньку сводить их потом в кондитерскую.

– Жизнь продолжается.

– Всегда.

– Честно говоря, я не должен сейчас здесь сидеть. А тем более – беседовать с вами.

– Это из-за того… требования, которое вы озвучили на именинах бабушки?

– Именно. Вы все у меня под подозрением. По-прежнему.

– Скажу откровенно, ваш ультиматум вызвал большой эффект. Были обвинения, обиды, подозрения. Кое-кто даже разругался вдрызг…

– Однако признания ни от кого я так и не услышал.

– Может, вы все-таки ошиблись? – Хауд подлил еще кипятка в чашку. – Родня у нас, конечно, разная, но…

– Очень разная. Я почти месяц за всеми вами наблюдаю. Кто-то взывал к моей совести, кто-то к чувству долга, от меня просили сочувствия, понимания, пытались соблазнить, купить, убить даже…

– Это семья, – понимающе отозвался Петр Алексеевич. – Она многогранна, как октаэдр. Мне кажется, бабуля видела нас всех насквозь. Со всеми достоинствами и пороками. Видела наперед, какими мы станем. Помню, Клара лет десять назад жаловалась ей, что я начинаю лысеть. Бабушка ей ответила: «Радуйся, дура! Тебе на него лысого еще много лет любоваться!»

«Уж это она точно видела и знала», – подумал Митя.

Но как же Зубатова не увидела того, кто ее в итоге прикончил?

– Я пойду, пожалуй, – поднялся Самарин. – Гроза скоро, не хочу промокнуть. Спасибо за церемонию и за чай.

– Удачи, – пожал ему руку Хауд.

На кладбище почти совсем стемнело. Тучи продолжали наползать друг на друга и уплотняться. И там, где соседство их становилось совсем уж тесным, раздавались недовольные раскаты грома – пока приглушенные, ворчащие.

Митя прошел мимо свежей могилы Яворского, двинулся дальше по аллее – туда, где тремя днями ранее был устроен поминальный пикник. Следы его, конечно же, к этому времени убрали.

На зубатовской могиле в сумраке белели цветы. И рядом стояла фигура в черном, сложив руки пирамидкой.

Самарин подошел – спокойно, неслышно, но не таясь. Встал в нескольких шагах рядом, поймал быстрый, искоса, взгляд и услышал тихое:

– Вы пришли за мной?

Глава 16,

В которой сталкиваются большое и маленькое

– Вы пришли за мной?

«Самарин, ты идиот!» – Митя буквально заорал про себя.

Он ведь слышал уже эту фразу и принял ее за оговорку, а потом просто выбросил из головы как несущественную. Но два раза случайно оговориться нельзя. И сейчас Дмитрий лихорадочно раздумывал, как лучше ответить.

– За вами. – Он сделал вид, что достает руку из кармана, но в последний момент остановился и лишь качнул полой пиджака с зажатым в кармане кулаком. – Пришлось пойти на крайние меры…

Она не испугалась. Лишь слегка сгорбилась, словно принимая неизбежное:

– Кольцо… Значит, у вас оно сработало. У меня нет.

– И не могло бы. Так зачем, Вера? Расскажете мне?

Она сцепила пальцы под широкими рукавами и уставилась на памятник:

– Она сама виновата. Все они. Одаренные.

– И чем же? – осторожно спросил сыщик.

– Я всегда была хорошей дочерью. Старалась, училась, выполняла всю работу. Чтобы заслужить от батюшки хотя бы улыбку, маленькую похвалу, доброе слово… Он добрый, но редко это показывает. Я не желала иной судьбы, как остаться с ним, при церкви. До конца жизни. Никто не знал молитв лучше меня, никто так усердно не оберегал храм и его традиции…

Вера помолчала, сжимая кулаки. Покусала бескровные губы.

– А потом появилась она. Надежда. Это было нечестно! Несправедливо! Почему ей достанется все лишь потому, что она одаренная? Зачем ей дар, когда она им даже не пользуется, потому что боится! Она не хочет приносить в жертву свою свободу, гордость, всю себя. А я могла бы!

Голос у Веры был отчаянный и грозил сорваться на крик. Митя молчал, не прерывая ее монолога. Пусть выговорится, пусть расскажет все, пока есть порыв. Видимо, давно у