Кульбиты - Валери Тонг Куонг
Она никому не смогла бы объяснить, что чувствует. Это отчетливое ощущение ловушки, челюстей, которые смыкаются и вот-вот поглотят ее, хотя внешне все хорошо. С ней такое было уже трижды.
В первый раз – почти двадцать пять лет назад, в холодные декабрьские выходные. Нужно было готовиться к экзаменам в университете, но родители настояли, чтобы она приехала на рождественскую вечеринку, которую устраивали в их районе. Туда приходили семьями – есть пироги, петь хором, пить горячее вино с корицей. Нора помнит, как ей было неловко, когда она, в слишком толстом пальто и теплых сапогах на стершейся резиновой подошве, поскользнулась и опрокинула стол со сладостями. Она помнит недовольные лица тех, кто смотрел на пол, усыпанный раздавленными эклерами и брауни; помнит несколько секунд тишины, как будто все вокруг замерло, чтобы усилить ее стыд. Она помнит молодого человека, который опустился на колени рядом с ней и встревоженно сказал, что у нее на лбу синяк. Он представился: Эдуа́р Бауэ́р, но лучше просто Эдди. Он любезно помог ей подняться, и атмосфера в зале тут же изменилась: не только потому, что между ними промелькнула искра – стоило их вспотевшим, перепачканным пальцам соприкоснуться, – но еще и потому, что Эдуар Бауэр был не просто кем-то там.
Он был сыном «хозяев замка» – так называли владельцев огромного дома из кирпича, возвышавшегося над другими домами; их слепящее богатство заменяло дворянский титул. Возможно, она раз или два встречалась с ним в детстве. Потом Эдди отправили в престижное закрытое учебное заведение, и он превратился в блестящего и уверенного в себе молодого человека, который, следуя по стопам влиятельного отца, пробуждал в окружающих те же зависть и алчность, надежды и фантазии.
Именно тогда Нора впервые увидела ловушку: в настороженных взглядах Лоретты и Вальтера Бауэр, которые, заметив интерес сына, внимательно разглядывали ее с головы до ног, и в довольной улыбке ее родителей. В сделанной мимоходом фотографии, на которой они с Эдди уже выглядели как пара. Ей показалось, что между их семьями заключается негласный договор: милая девушка, умная и талантливая, но значительно менее обеспеченная, чем юноша – родители Норы уважаемые люди, врачи, но капитала у них нет, – не бросит тень на династию Бауэров, соединив с ней свою судьбу. А взамен обретет завидное положение в обществе и финансовую стабильность.
В мгновение ока перед Норой будто прочертили прямую дорогу, окруженную такими высокими стенами, что через них никогда не перебраться. Она увидела себя – крошечную марионетку среди готовых сожрать ее великанов. Этот образ задержался перед ее глазами всего на несколько секунд и вскоре исчез, его спугнул стук ее бешено бьющегося сердца – в этот самый момент она влюбилась. Как и Эдди, который уже потерял от нее голову. С тех пор их любовь только усиливалась, и Нора была уверена, что никогда в жизни не будет счастливее. Когда Эдди сделал ей предложение, то́ видение явилось из глубин ее памяти как обжигающая пощечина – Норе было стыдно, что она запятнала историю их любви дурными мыслями.
Во второй раз это произошло, когда они переезжали в новый дом. Нора была взволнована и абсолютно счастлива: этот дом был всем, о чем они мечтали, – огромное старинное здание с просторными, залитыми светом комнатами, с деревянными балками, с восхитительным садом, где росли кедры и магнолии, и с пристройкой, в которой по индивидуальному проекту оборудовали мастерскую, – и все это в очаровательном и спокойном маленьком городке.
Нора руководила ремонтом, продумывала каждую деталь: форму дверных ручек, складки штор, сочетание цветов, освещение – и, конечно, свой рабочий стол, инструменты и шкафы, в том числе промышленные стеллажи, переоборудованные для хранения фурнитуры. Эдди щедро оплатил бо́льшую часть работ – того, что получала Нора, едва хватило бы на краску для кухни. И вот результат – такое волшебное место.
Когда последняя коробка была разобрана, Эдди поднял тост:
– За будущее! За твою новую жизнь! Больше никакого офиса, авралов, идиотских клиентов, которые тебя не заслуживают. Это начало твоей свободы, моя любимая!
Когда Эдди предложил Норе уволиться и полностью посвятить себя искусству, она сперва удивилась: она знала, что действительно талантлива, но никогда не думала о том, чтобы открыть свое дело. Но Эдди взял бумагу и ручку, стал выписывать цифры, чертить колонки и графики, рассчитал затраты на материалы, электричество, упаковку, транспорт, логистику – и при этом осыпал ее поцелуями. Она создаст свой бренд, говорил он, и его глаза горели. Пройдет совсем немного времени, и ее работы будут нарасхват. А пока он станет ее спонсором, советником, проводником в темном лесу бюрократии. Его энтузиазм глубоко тронул ее. Нора бросилась ему на шею: как же она любит этого человека, который больше всего на свете желает ей счастья, как она любит этого дальновидного и пылкого мужчину. Как же ей повезло! Да, ответила она, я согласна.
Но почему же именно это слово – свобода – вызвало у нее приступ паники? Звон в ушах разрывает барабанные перепонки, и вот она покидает свое тело, видит себя скорчившейся на полу камеры, серые бетонные стены медленно сдвигаются, безжалостно пожирая пространство. И острое осознание, что она вот-вот исчезнет навсегда: вскоре от нее не останется ничего, даже атома.
Эдди коснулся ее щеки, и Нора вернулась в реальность. Глубоко вздохнула, и все вокруг постепенно заняло свои места – с негромким шипением и треском, как на экране старого телевизора, который наконец поймал сигнал далекой антенны. Все прояснилось, но еще несколько часов она чувствовала тревогу и не могла понять – отголосок ли это ее глупых мыслей или страх оказаться сумасшедшей, которой место в психушке.
В третий раз это случилось после родов. Нора вспоминает, как начала задыхаться, когда врач в роддоме сообщил жестокую правду: Лени, которой было всего несколько часов, может умереть в любой момент. Скорее всего, умрет. Неизвестный вирус вытягивал из ее маленького, худенького тела все силы, и никакое лечение, никакие лекарства не помогали. Норе, измученной тяжелыми родами, показалось, что она летит вниз, сорвавшись с вершины абсолютного счастья, на которую вознеслась, услышав первый крик дочери, падает и падает в бездонную пропасть страдания.
Она вспоминает бессонные, полные ужаса ночи, когда, склонясь над пластиковым кувезом, посылала небу безмолвные мольбы. Вспоминает, как лицо горело от постоянных слез, вспоминает свои онемевшие руки, которые уже не могли качать ребенка, вспоминает чувство вины и ужасные мысли, что лучше закончить все разом, приблизить неизбежное. Она часами смотрела в окно, представляя, как легко из него выпрыгнуть, прижав младенца к груди. Насколько это было бы проще для них обеих.
Но однажды утром тело Лени неожиданно перестало отвергать растворы от обезвоживания. Иммунная система, до сих пор не проявлявшая никакой активности, вдруг включилась и победила врага. Нора вспоминает объятия Эдди, и как они плакали от облегчения, и свой восторг. И сразу вслед за этим – сомнения: природу вируса никто не смог объяснить, так где же гарантия, что он не вернется завтра, через пять лет, через десять? Тогда и появились эти видения: две фигуры, скованные наручниками, мать и дочь, увязающие в зыбучих песках, бредущие к неизбежному концу, и огромные стальные щипцы сдавливают горло, не позволяя задать терзающие ее вопросы. Хотела ли она этого ребенка на самом деле или просто уступила требованиям общества, в котором почему-то считается, что женщина может быть успешной, только став матерью? От какой части себя она отказалась той ночью, когда выбросила противозачаточные таблетки в корзину для мусора, стоявшую в ванной?
Лени негромко захныкала, и наваждение исчезло. И Нора снова почувствовала вину и ущербность: ты ужасная мать, если в твоей голове проносятся такие видения. Она поспешила загнать их в самый
