Кульбиты - Валери Тонг Куонг
Мысли уплывают куда-то, и Джона вдруг понимает: его жизнь – всего лишь плавание, и он, словно капитан торгового судна, по привычке следит за грузом и движется вперед, не испытывая от этого никакого удовольствия. Став свидетелем долгой битвы за жизнь, которую вела физиотерапевт клуба, боровшаяся с агрессивным раком, он испытывает некоторое чувство вины. Ведь она отдала бы что угодно, лишь бы вылечиться, и знала бы, как распорядиться временем, которое для него ничего не значит. Он закрывает глаза, пытаясь отыскать в глубинах памяти слова, которыми утешала его приемная мать: «Ни один ребенок на свете не заслужил того, что случилось с тобой. Живи беззаботно, мой хороший, живи счастливо».
Она была очень доброй. Защищала даже его родителей, говорила, что они, такие юные, тоже не виноваты в том, что на их пути разверзлась разрушительная бездна. Она говорила: отказавшись от родительских прав, они приняли трудное, но правильное решение.
Все было не так просто, он узнал это намного позже. Его отец оказался в тюрьме, а мать скрылась, не оставив адреса. Ни один из них и никакой другой родственник больше не давали о себе знать. Все, что осталось Джоне от биологических родителей, – это воспоминание о том, как он сидит рядом с их неподвижными телами. Все, что осталось от приемной матери, – откровение о том, что любовь существует, и о том, как она недолговечна. В его душе как будто что-то раздавили – словно яростно растоптали насекомое. Если бы не тамблинг, он, вероятно, тоже оказался бы в тюрьме, или на кафельном полу, или умер бы уже. Но он бегал, прыгал, кувыркался, чаще летел вверх тормашками в воздухе, чем стоял на земле, парил, дышал во всю силу легких. И от прыжка к прыжку, от медали к кубку результат был налицо. Он твердо стоит на ногах. Он отпраздновал с Лени новую победу, его поздравляли, фотографировали, снимали на видео. В очередной раз на страницах соцсетей появились его улыбка и сияющее лицо Лени – и неудобные вопросы заметены под гимнастическую дорожку, похоронены на несколько дней. На несколько часов.
После того безупречного, головокружительного выступления – рондат, фляк[3], фляк, фляк, обратное сальто, скорость, кувырки – Лени уселась на стул в ожидании оценки и награды. Повернулась к сидящей на трибуне матери, и Джоне вдруг показалось, что между ними протянулась длинная серая нить, сотканная из тревожных теней. Он наклонился к Лени, накрыл ее руку своей:
– Все хорошо, дорогая?
– Да, все в порядке, – ответила она.
Нить исчезла. На экране появилась оценка – невероятная и абсолютно заслуженная. Публика аплодировала, скандировала: «Лени! Лени! Лени!» – ее имя уже начинало приобретать известность. Нора вскочила, вскинув руки к небу, сбежала с трибуны, обняла дочь и махнула Джоне – присоединяйтесь! Они танцевали и пели, образовав круг, став одним существом, одним целым, опьяненные радостью. Это длилось всего несколько секунд. Они словно были в раю.
Серая нить… Джона уже почти забыл о ней, когда несколько недель спустя ему позвонил Эдди Бауэр и без всяких предисловий сообщил, что значительно сокращает финансовую помощь. У него другие планы, и главное – он думает о будущем дочери.
– Будем говорить прямо, Джона, зачем ей тамблинг? Столько часов потрачено на тренировки, Лени должна была посвятить их учебе. Она блистает на помосте, но едва успевает в школе, а сейчас она в том возрасте, когда нельзя ошибиться с выбором, нельзя путать хобби с профессией.
Его голос спокоен и тверд, это голос человека, который привык вести переговоры и презентации, привык принимать решения, голос, который заставляет Джону исподволь чувствовать какую-то ущербность, мешает ответить. Да и что он мог бы сказать? Каждый распоряжается своими деньгами как хочет: Эдди Бауэр ни перед кем не должен отчитываться – разве что перед женой и дочерью.
Из тренерской со стеклянными стенами Джона смотрит на пустой зал. Этот удар нелегко выдержать. Он спрашивает Эдди, осознает ли тот, что мечта Лени под угрозой, понимает ли, как сильно заденет ее это решение, сколько боли всем принесет. Джона выходит из себя, но Эдди перебивает его, и теперь он тоже рассержен, он повышает голос, дает понять, что не собирается слушать упреки. Кто Джона такой, чтобы намекать ему, что он плохой отец? Что хочет подрезать крылья своему ребенку. Что не замечает ее таланта, ее способностей, стремлений. И кстати, кто из них двоих действительно отвечает за Лени? Кто связан с ней навсегда, кого касаются ее беды и радости? Кто думает о будущем, а кто живет одним днем? Легко «гладить по шерстке», Джона, попробуйте-ка побыть тем, кто наполняет миску и чистит лоток. Да, Джона Соу, возможно, вы не в курсе, но иметь семью – значит выполнять и грязную работу, когда это требуется. Справляться с трудностями, принимать решения, которые не всем понравятся, распределять ресурсы, учитывая потребности каждого. Простите за прямоту, Джона, но я думаю, вы не можете судить, тем более меня.
Джона потрясен: все это кажется ему правдой и в то же время возмущает. Он смотрит на фотографию, которая стоит перед ним на столе: Лени, сияющая и грациозная, приветствует жюри. Девочка, которую он любит всем сердцем – он что, действительно это подумал? – никогда не жалуется, несмотря на неизбежные травмы и мозоли, не ноет, не просит перерыва, как другие. Она хочет лишь одного – чтобы ей позволили идти быстрее, подниматься выше. А теперь ее предают. Их предают.
Пауза затягивается. Эдди заканчивает разговор:
– Старина, вы ее тренер. И если вы оба действительно так хороши, как все говорят, то справитесь сами.
Джона думает: катись ты к черту, Эдди Бауэр.
Нора
Она отправляется в город – прогуляться. У нее давно вошло в привычку двигаться, когда она чувствует, что с нее хватит. Еще в детстве, когда слушать перешептывания родителей становилось невыносимым, когда они были недовольны ею или встревожены, когда ругали ее и она чувствовала себя виноватой, она тайком выбиралась из дома, вылезала из окна, кралась по карнизу, пачкая белые колготки, которые мать заставляла ее носить. Цеплялась за перголу, спускалась по узловатым виноградным лозам, спрыгивала на дорогу, пробегала несколько десятков метров и долго сидела на холме или в кустах, а затем, успокоившись, возвращалась домой.
Она шагает, и сегодня ей больше, чем когда-нибудь, кажется, что в голове проясняется – если только не сбиваться с ритма. Ненужные, плохие, мутные мысли отделяются, рассыпаются, оставляя на поверхности лишь самую суть. Она почти не замечает неба, подсвеченного красным. Вдали пылают холмы, хотя весна еще только началась, и если бы она подняла глаза, то увидела бы черные столбы дыма и пожарные самолеты, прочесывающие район. Заметила бы, как изменился воздух, которым она дышит, почувствовала бы тревогу, которую испытывают сейчас многие местные жители. Но ее мозг в плену невероятной новости, которую сообщил Эдди: он уходит из консалтинговой фирмы, которой столько отдал, где так вырос и столькому научился, где раскрыл свой потенциал и в которую были вложены не только его силы, но и наследство. Ее муж не собирается переходить к конкурентам или выгодно продавать свою долю, хотя он упомянул, что компанию собирается поглотить крупный игрок на рынке. Ему не нужны ни новая должность, ни новые обязанности, ни повышение зарплаты, нет, он хочет начать новую жизнь. Так он сказал. Еще он говорил о любви и о том, что у него открылись глаза; о том, как быстротечно время, – и это звучало странно. Норе показалось, что Эдди повторяет
