Нерасказанное - Ritter Ka

Скрип дверей.

Володя заходить.

Шаги – как капли в пустую ванну.

Подходит близко. Слишком близко.

Симон не отрывается от текста, но говорит:

— Tu potuisti mutare consilium (лат. ты мог изменить решение), — ровно, тихо. – Глаза поднимает только после паузы.

– Все зависело от тебя, Володя.

Володя молчит. Полусекунды.

Вдруг – обход стола.

Движение жесткое, безудержное.

Зажимает Симона к стене.

Хватает жестко за плечи.

Не отпускает.

- Урод с крестом. В ад пойдешь.

Меня нельзя презирать.

Симон не сопротивляется.

Взгляд прямо в глаза.

Без ужаса.

— Истеричка.

— По-детски.

- Слабый.

Три слова. Три языка. Три удара.

(фр. истерик, нем. ребенок, англ. слабый)

Он медленно достает правую ладонь из кармана.

Без сопротивления. Без шутки.

Метал.

Нож офицерский, с фронта.

Пальцы разжимаются.

ПЛЯТ на пол.

Звон в ушах.

Симон отрезает:

— Ноли и танжера.

Глухо. Как приговор.

(*лат. Не касайся меня, Библ., Иоан. 20:17, другое значение: Прекрати держаться за меня.)

В коридоре – скрип.

Тень в дверях. Ефремов. Стоит. Всё фиксирует. Все понимает.

***

Однако история совершает еще один вираж.

***

Снизу – шум.

Гром, как кровь из артерии.

Кто-то не удержал дверь.

Человеческая масса пробивает вход в зал.

Заполняет партер и круговой балкон. Стучит ногами. Дышит. Толкается. Кричит.

– Где Петлюра?!

- Пусть говорит!

— Наш Симон!

Руки приподнимаются.

Не спрашивают. Несут.

Симон – на трибуне.

Сам. Спокойно.

Голова немного наклонена – как во время исповеди.

Очки с трещиной.

Взгляд в никуда.

Глаза серые.

– Я с вами.

И совсем тихо. К себе:

– Помоги мне Бог.

Володя – в углу. Губы сухие.

Его не видят. Он больше не здесь.

Глава правительства - никто.

Оскорбили. Снова.

8. CONFESSION [Володя]

Киев. Отель Savoy. Крещатик, 38

Ген. Секретариат. Письмо. 1917

Ночь. Сразу после событий в Ц.Рад., Письмо. 1917

Пустой кабинет Володя. В ушах отбивает барабан:

> "Все зависело. От. Тебя, Володя. Ты. Мог. Все. Изменить".

Это было в самое существо. Вытаскивало внутренности по одному.

Бумаги. Телеграммы. Переворот в Петрограде. Ленин. Революция.

Все нахер…

На подоконнике — окурок. В горшке – увядший стебель.

Володя стоит. Возле зеркала,

что на внутренней дверце шкафа с документами.

Рубашка помята.

Всматривается в собственное отражение. Долго.

Пододвигается поближе.

Дует горячим влажным паром на стекло — и оно покрывается белой мглой.

Средним пальцем правой руки медленно выводит:

П.

Замирает.

С.

Тишина. Отражение плывет.

Шепотом, к себе, но четко:

— P.etliura S.ymon, я должен был тебя тогда уничтожить. В ванне.

Но сейчас я уничтожу то, чем живешь.

ПОСЛЕ ТИТРОВ.

УЧЕНИК

[Пара дней до того, ноябрь 1917 года]

Киев. Штаб Украинского Генерального Военного Комитета (УХИК).

Терещенковская, 25

Кабинет Симона.

В окнах желтая осенняя каша. Из окна сквозь щели – запах подгнившейся сырости.

Симон скользит на чуть-чуть облезлом кресле. Одна нога поджата. На столе холодный кофе.

Скоро отчёт.

Будут очередные Володины выходки.

Все видят – и глотают. А некоторые хотят еще.

Вновь генерал не реагирует на его требования. Сколько времени это займет? Успеем?

Симон жмурится, зрение садится.

Очки нужно менять.

Стук в дверь.

Входит юноша.

Двадцать пять, может быть, двадцать шесть. Узкое лицо собрано, как штык. Скулы, брови, губы — упрям.

Чайные глаза – внимательные. Волосы темно-русые, ровно приглажены.

Мундир темно-серый, воротник с тонкой бордовой нитью по краю — будто следует еще не засохшей крови, австрийский.

Пуговицы латунные без герба. Шинель на плече, как тень. Брюки плотно заправлены в чистые, начищенные сапоги — фронт не стер в нем человека.

На боку – австрийский офицерский револьвер Steyr. M1912.

Не для драк. Для порядка.

(нем. Не для боя. Для порядка.)

В ладони – мазепинка. Стоит. Прямая осанка.

- От Николая, Михновского. – говорит. - Сказал: мне к Вам, пан.

Симон зависает мысленно.

Словно не видит глаз, а вспоминает.

Стеклышки блеснули.

Уже знает.

Это тот. Преемник.

Мы передаём это нашим детям.

(лат. Мы переходим в детях.)

## #18. Знакомство

1. ВОКЗАЛ

Киев. Июль 1917. Перрон.

Она вышла и увидела его. Лилии. Карамельный костюм, блестящие оксфорды, укладка. Улыбка.

– Mademoiselle Rosaliе? Subordonné de votre mari. J'ai l'honneur. (Мадемуазель Розали? Подчиненный вашего мужа. Имею честь.)

Роге ожесточилось. Мадемуазель – и мужчину. Но вся Центральная Рада знает, что они не женаты на Володе.

Целуя ручки. Чемодан взял без слов. Рост как Володя, возраст такой же. Но пластичен, обучен. Или это ТОЙ?

Роза испугалась. Неужели в каждом из окружений она теперь будет подозревать, что держит на поводке ее Володю.

Уезжают. Тонкие пальцы на руле, без кольца. Уверены. Слишком. Именно так, чтобы не хотелось оторвать взгляд.

Кто-то перебежал дорогу. Прошептал:

"Idioten". И скривил губы.

Перед выходом – коробка конфет.

– Прошу, Rosalie. Такие же беру для дочери. Идет в школу осенью. Немного боится. Говорит: "Тинек (меня так называет), а что, если не буду знать какое-нибудь слово?" Я говорю — ничего, выучишься. Любит цветы. И кошек. Кошек больше. – усмехнулся. — Вечно полный дом хвостатых. Жена – учительница. Пока дома.

Роза берет конфеты.

НЕ ОН

2. ЕВГЕНИЙ

Киев, штаб УХИК.

Кабинет Симона. Конец октября, 1917

Симон сидит за бумагами, сам холодно. Одну ногу подобрал под себя, пальцы медленно перебирают багровые четки в кармане шинели. Вошел парень. Австрийская форма.

Да даже лучше.

— От Николая, Михновского, — говорит, не поднимая глаз. — Зимно у вас.

Симон молчит. Уже не первый. Может, хоть этот. Боже, дай мне знак.

Симон поднимает глаза в очках, жестко:

— Кто ты, жолнер? И что ты имеешь на себе? Строй, оружие откуда? Что забыл здесь?

- Коновалец, Евгений, сотник, - говорит строго, снижая голос. — Из Галиции, Воевал на Маковке, против москалей. Был в плену по разным лагерям. Убежал. Добрался сюда. Хочу в регулярную армию. Украины. Сделаю все, что нужно. Оружие ноши - Nicht für den Kampf, sondern für Ordnung. Не для боя, а для порядка. А вы, сударь, откуда по-нашему умеете?

В сердце Симона вскакивает. Боже, это он! Это та же немецкая фраза — это знак.

- Жил во Львове, был как ты, легкий... Говоришь, душу положишь? Посмотрим.

— Не беспокойтесь, — кивает Евгений. — Рука моя не дрогнет, бежит. Не с такими сталкивался.

Симон иронически усмехнулся. Поднял глаза на Евгения. Серые.

– Хорошо. Приду. В касарне, взгляну, как там есть. Рейвах развели? Увидимся. Слава Украины.

– По всей земле слава. – Евгений уже собирался выйти.

Вдруг остановился.

– А вы меня не помните? Мы ведь два раза с вами встречались. Я был здесь в мае, на съезде и документы в июне у вас подписывал.

Симон завис. Як так. Господи Боже.

- В этот раз точно не забуду.

Дверь захлопнулась.

Симон упомянул в 1901 году, семинарию. Изгнание. Николая, с его фразой о славе Украины.

Круг заперся. Теперь Симон стал Николаем.

3. В ПЕТЛЮР

"Замок врача". Маловладимирская, 60. (Сейчас Гончара).

Квартира Симона.

Начало октября, 1917

Каменные стены. Готика. Флигель с башней. Мостик на втором этаже, как к крепости. Парапеты — как из сказки для взрослых. Сверху острый щипец с пенаклями. Очень удивительный дом для Киева.

"Можете зайти, как будет совершенно одиноко". У Розы так никого в Киеве и не появилось.

Принесла вино и конфеты. Квартира №3. Постучала.

Открыла женщина. Корчавые белые волосы, темные глаза, редкое сочетание. В возрасте, как и Роза.

– Вы к Симону? Входите.

В квартире пахло яблоками. Один кот пробежал, другой, третий. На полках книги. На