Кульбиты - Валери Тонг Куонг
– Не подумай ничего такого, Лени, просто твоей матери была нужна поддержка. Я знаю, мне, наверное, не стоит говорить, но твой отец… Хм-м-м, твой отец был…
Он никак не мог закончить фразу, и Лени сделала это вместо него:
– Грубым?
Джона вздохнул.
– Лени… Прости меня… Я ничего не знаю… Я не должен был… Это их дело, правда? Сосредоточимся на работе. Главное тут – это ты.
Никаких объяснений больше не требовалось. Несколько дней назад, на праздничном ужине по поводу своего дня рождения, отец отвратительно повел себя с ее матерью. Так что она прекрасно представляла себе, о чем речь, да и вообще много чего понимала. Сосредоточиться? Это совсем другое… Для этого нужно прогнать образы, вопросы, предположения. Джона: терпеливый, надежный, спокойный. Ее отец: раздражительный, уязвимый, непостоянный. И между ними Нора: усталая, чувствительная, любящая.
– Ты чемпионка, Лени. Используй свой разум.
Это было шесть месяцев назад. Она справилась. Да, она чемпионка. Она заставила себя собраться. Обуздала измученный разум, вновь расставила фигуры по местам: родителей, тренера. Она не позволит тому, что творится в семье, отвлечь ее от главного.
Теперь нужно повторить движения. Джона стоит рядом – сосредоточенный, руки сложены на груди. «Давай, Лени, каждая минута на счету!» Он выделил время на эту тренировку – с ней одной. Соревнования через месяц, ей предстоит состязаться с лучшими спортсменами страны.
Лени предлагает начать с тренажеров: спина, руки – заниматься акробатикой в спортивном костюме неудобно. Спазмы внизу живота уже начались, она не хочет рисковать. Примерно полчаса назад Нора ушла за чистым купальником и скоро вернется.
Они направляются к шведской стенке, и вдруг начинают пронзительно выть сирены. Кажется, что резкий звук вот-вот просверлит стены насквозь. Они останавливаются, ожидая, когда все стихнет. Это, наверное, учебная тревога или технический сбой, но сирены не умолкают, их вой все громче, он заполняет пространство, заставляет сердце биться все чаще. «Что-то случилось, – говорит Джона с непривычной серьезностью, – стой здесь, я посмотрю». В зале довольно темно, тусклый свет проникает в три узких прямоугольных проема под самым потолком. Лени машинально поднимает голову, и в этот самый момент порывом ветра и дождя в окно швыряет ворону. Лени вскрикивает, на стекле остается липкий красно-белый след, Лени не знает, удалось ли птице улететь, или она упала на землю и сейчас умирает, она думает о крови, о месячных, которые не должны были начаться сегодня, о порыжевших листьях, которые слишком рано засохли и теперь ковром устилают их сад, о перекопанной земле, о собаках, похожих на волков, о судьбе, о том, что она всегда знала, во что всегда верила, чего всегда боялась. Джона открывает дверь и тут же снова ее захлопывает, небо внезапно потемнело. «Там ветер, – говорит он, – слишком сильный ветер и дождь. Но почему сирены воют? Не знаю, пойду наверх, оттуда лучше видно».
Она идет за ним в его квартиру, где никогда еще не бывала. Войдя в темную, мрачную комнату, не сразу понимает, что эта темнота, вся эта атмосфера ненормальна: в гостиной несколько больших окон, они выходят на юг – и сейчас тут все должно быть залито солнцем. Она должна отчетливо видеть диван, кофейный столик и чашку с остывшим кофе, но весь город будто накрыло темным колпаком. Деревья снаружи похожи на огромных кукол с вывернутыми из суставов руками, повсюду валяются сломанные ветки, дождь усиливается, еще несколько секунд – и вот уже бурный поток мчится по улицам, под арками, мимо витрин, отталкиваясь от стен, тащит за собой мусор и осколки стекла. Лени и Джона подходят к окну и смотрят как завороженные. Внезапный грохот заставляет их выйти из оцепенения – на крыше дома напротив хлопает лист железа, и они тянутся, привстают на цыпочки, припадают к стеклу, чтобы лучше видеть, и наконец в нескольких километрах отсюда замечают: чудовищная воронка, вихрь, водоворот движется по прямой, проносится по городу, всасывая все на своем пути, воздвигнувшись от неба до земли, выплевывая темные сгустки, в которые страшно всматриваться. Лени в страхе поворачивается к Джоне. И по его глазам понимает: он с ужасом думает о том же, о чем и она, – смерч движется по центральной улице, на которой стоит дом Бауэров.
Некоторое время они молчат. Невозможно произнести то, что они только что осознали. Лени дрожит. Джона схватился за голову, будто пытаясь удержаться на месте, чтобы ветер не унес его, – хотя здесь, в доме, все спокойно. Окна целы, и только вой сирены и дождь, хлещущий по стеклам, свидетельствуют о катастрофе – и, возможно, еще кровь, которая течет по бедрам и теперь пачкает спортивный костюм.
Джона первым нарушает молчание. «Твоя мама, – говорит он, – там твоя мама». Лени и так это знает, но Джона словно будит ее, заставляет выйти из оцепенения. Он ищет свой телефон, она ищет свой, они оставили их внизу, Лени – в раздевалке, Джона – в кабинете. Они мчатся по лестнице, Лени хватает сумку, телефон, видит три сообщения от Айрис, но не читает их, и больше ничего – мама не звонила, и Лени с бешеной скоростью строчит: «Ты в порядке? Где ты? Мам, ответь, ты в безопасности? Мама, пожалуйста, ответь». Потом звонит ей, но попадает на голосовую почту, телефон вибрирует, это снова Айрис – Лени не отвечает, она идет к Джоне.
– Где твой отец?
Лени понятия не имеет. Возможно, он тоже там, в своем кабинете, и эта мысль на мгновение ее успокаивает, потому что в одном она уверена: если отец дома, он сделает все, чтобы защитить маму, забудет все обиды, закроет ее собой от опасности. И вдруг она понимает, как это глупо: нет, никого он не защитит. Если он там, то оба, и отец и мама, в опасности, обоих ожидает встреча с надвигающимся ужасом, и отец перед ним так же беззащитен.
– Позвони ему, – говорит Джона.
Лени набирает номер, гудки – четыре, пять, включается голосовая почта. Она смотрит на дверь.
– Я пойду туда, – говорит она.
– Ни за что, – удерживает ее Джона. – Здесь ты в безопасности. Нужно дождаться, когда замолчат сирены. Давай поднимемся, оттуда видно, что там творится.
Лени позволяет увести себя и едва не падает на каждой ступеньке, не чувствует ног, хотя обычно может пробежать марафон и не устать, может прыгнуть выше, чем лошадь, поднявшаяся на дыбы.
Джона вглядывается в горизонт.
– Смотри, все закончилось, – говорит он.
В это трудно поверить. Ад разверзся на десять минут, не больше. Дождь все еще хлещет, но потоки воды на улице становятся менее бурными, спадают, снова показались тротуары. Там, где прошел смерч, висит огромное облако пыли. Вой сирен, предупреждающих об опасности, сменился звуками сирен скорых, аварийно-спасательных, пожарных и полицейских машин.
– Я должна идти, – говорит Лени. – Я должна знать.
