Кульбиты - Валери Тонг Куонг
Три года. Три года Джона восхищался ими, любил их, поддерживал. И ничего не просил. Не брал тайком. Только отдавал. Он выслушивал Лени и утешал ее, когда она приходила в зал мрачная и печальная после очередной ссоры. Повод для скандала находился всегда: она слишком шумела, или выпила последнее молоко, или получила плохую оценку… Джона старался не осуждать ее отца – сначала он даже его защищал. Он был не из тех, кому нужно все сломать и разрушить.
Но в тот день, когда ближе к полудню зазвонил телефон и он услышал, как Лени шепчет: «Джона, спаси нас! Джона, помоги!», и он помчался в пустой сквер, где в этот раскаленный от жара час никого не было и Лени с Айрис прятались в кустах, и увидел сквозь листву косящий желтый глаз, темную жесткую шерсть, сутулую спину и подумал: наверное, это волк – каким бы странным ни казалось это предположение… В тот день, когда собака или волк появилась перед ним и он был готов дать отпор опасности, явившейся в любом обличье, он, Джона Соу, крупный хищник, полный животной ярости, превосходящий дикостью всякое живое существо на много километров вокруг… В тот день, когда, шурша сухой листвой, дикий зверь исчез, почуяв его силу, а Лени, дрожа, бросилась к нему, он почувствовал, что находится там, где должен. На своем месте.
Сначала Лени позвонила отцу, но услышала голос на автоответчике: «В настоящий момент я занят. Свяжусь с вами позже». Эдуар Бауэр сам, без посторонней помощи, уничтожал самое ценное из того, что у него было.
Тогда Лени позвонила матери. Нора была в гостях у своих родителей. В одну и ту же секунду они обе подумали об одном и том же: до клуба всего сто метров.
Джона.
Конечно, кто же еще?
Что ему сразу понравилось в Норе, что поразило его и перевернуло весь его мир – мир человека, который считал себя сделанным из стали и думал, что сердце у него механическое, – так это нежность, с какой она смотрела на дочь. Как она касалась ее головы, поправляя заколку, а затем отступала, исчезала – когда Лени подходила к стартовой линии, пальцами ног пробуя сопротивление воздуха. Как бережно относилась к ней, никогда не забывая о том, как остро та на все реагирует, выполняла ее просьбы, боялась нарушить ее сосредоточенность, четко видела границу между взрослым и ребенком, бок о бок существовавшими в ее дочери. Была предельно внимательна и готова защитить ее, если понадобится, в то же время сохраняя простоту и легкость. Была как его приемная мать – но эта мысль лишь на мгновение мелькает в его голове, мечется в ней словно перепуганная птица, случайно залетевшая в комнату, он тут же прогоняет ее, и ему становится немного больно.
Он даже не заметил, как Нора вошла в его жизнь, – ведь она приходила не одна, их было двое, чемпионка и ее мать. Нора продвигалась вперед сначала медленно, шаг за шагом, затем все быстрее и быстрее – после тех слов ее мужа: «Если вы оба действительно так хороши, как все говорят, то справитесь сами». После того как Эдди встал у них на пути, спутал все карты, изменил правила в свою пользу.
Нора стала приходить чаще. Предложила Джоне помощь, и он согласился, потому что видел: здесь ей легче дышать, ее лицо прояснялось, едва она переступала порог зала. И еще потому, что Лени была этому рада. Как и он сам, если уж быть до конца честным. День за днем, месяц за месяцем их тройственный союз становился все крепче, все устойчивее. Прислонившись к нему, мать и дочь восстановили свои права на земли, брошенные их мужем и отцом. Засохшие поля вновь покрылись цветами, предвещая возвращение радости.
Он ничего не ждал взамен. Иногда у него вдруг начинала кружиться голова, если мимо проходила женщина, от которой пахло теми же духами, что и от Норы. Иногда он закрывал глаза в объятиях Индиры или Сольвейг и видел ее, только ее, ощущал ее дыхание. И конечно, вздрагивал, если она задевала его руку, когда они вместе складывали чистые полотенца или когда он протягивал ей стакан холодной воды после того, как они заканчивали убирать гантели. Дрожь становилась сильнее, когда он показывал ей упражнения, – она жаловалась на постоянную боль в спине, на капризные шейные позвонки, и он прекрасно знал, почему она так напряжена и кто в этом виноват. Проводя руками поверх ее футболки, он мягко нажимал пальцами, находил болевые точки, и она выпрямлялась, расправляла плечи, будто сбрасывая груз усталости, и становилась ослепительно красивой, и дело было не в тонко очерченном профиле или узкой талии – внешность у нее была, в общем-то, самой обычной, – а в атмосфере, которая ее окружала, в необыкновенном ощущении, которое возникало в ее присутствии. И если потом, в самом конце, она ложилась на коврик и он помогал ей тянуться, внутри у него тут же начинал звучать тревожный сигнал, напоминая о долге, который сковывал его, об обязательствах: Нора была матерью Лени, ничто не должно нарушить заведенный порядок, поколебать спокойствие девочки и заставить ее усомниться в нем.
Не он стал причиной того, что случилось. Стены его крепости были надежны. Он никогда не переступал границ назначенной ему роли, он знал свое место. Научился довольствоваться мимолетными ощущениями. Но однажды вечером Нора постучала в его дверь, мертвенно-бледная, потерпевшая кораблекрушение, в своем золотом платье. Он сразу понял, что Эдди нанес очередной удар, снова причинил ей боль, из-за него она в таком отчаянии. И вмиг под ногами у него разверзлась пропасть.
Позже, несколько дней спустя, когда она направляла его руку, когда отдала ему всю себя, когда любила его всем телом, всей душой, самые сильные ощущения принес ему не секс, хотя Джона пережил самое мощное наслаждение в своей жизни; сильнее всего было не чувство, что он растворяется, тонет в ее теле, и не то, как она засыпает у него на груди, а самым сильным было чувство осознания, что наконец-то сомкнулся круг, изначальной точкой которого была Лени. Самым сильным было понимание, что все, происходящее с ним прежде, обрело смысл.
И вот теперь он словно идет по канату. Рано или поздно им придется выбраться из этого опьяняющего тумана. Нельзя бесконечно прятаться, хотя Нора уклоняется, избегает разговоров об этом. Он уверен, что Лени их поддержит. Он станет для нее опорой и оплотом, так же как стал всем этим для Норы. Когда они вместе, то образуют единое целое, когда они втроем, находится решение всех проблем, появляется цель, между ними возникает особая связь.
С тех пор как Джона начал видеть все по-другому, он осознал, что жил до сих пор в безвоздушном пространстве, сквозь которое тянулась лишь бесконечная гимнастическая дорожка. Ему тридцать семь лет, а он еще не начинал жить. Время пришло.
Нора просит молчать, и он чувствует себя раздавленным. Она уходит, стоит ему заговорить о будущем, близком или отдаленном. Возражает, если он осуждает Эдди. Она бросает ему в лицо, что он ничего не знает о ее муже, ничего не знает о том, что значит жить на руинах, и ничто не вечно. Она не понимает, какую боль причиняет ему. Всего несколько слов, и Джона снова видит своих матерей – биологическую и приемную.
Ничто не вечно, это правда.
Их первая ссора: он упрекает ее в том, что ей не хватает мужества. Она уходит, он тоже выскакивает на улицу и бежит, не глядя по сторонам, бежит, пока легкие не начинают болеть. Воздух такой плотный, огромные стаи скворцов кружат над головой, тучи черных птиц пульсируют,
