Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
В таком именно настроении его застала весть о злополучной дуэли Бирюлькова, которого он терпел, и бешеного подпоручика, которого терпеть не мог. Но чего не сделаешь для дочери? Ведь шестой год пошел, а может, даже и восьмой, как крошке исполняется все двадцать да двадцать. Но все имеет границы. А этот ничтожный подпоручик позволил себе безобразные намеки насчет взяток. Всему свету известно, что губернатор взяток не берет даже борзыми щенками. Но каждый благомыслящий человек должен понимать, что правитель губернии, такой бескорыстный и деятельный, не может жить на те шесть тысяч, что получает от казны в год. И благодарные граждане, по частному сговору, с аккуратностью часовых стрелок доставляли губернатору недостающие тридцать тысяч.
Фаддей Фаддеевич только что встал, собрал себя по частям: надел очки, вставил зубные протезы, всю ночь мокнувшие в стакане с водой (они были превосходно сработаны «полезным евреем» Мордковичем), подпоясал бандажом свою двухстороннюю грыжу, положил подушечки на мозоли, которые мучительно ныли даже во сне. Он слушал чиновника, расхаживая по комнате в халате и ночном колпаке с кисточкой, обрюзгший, рыхлый, мясистый. Он сердито ворчал про себя, ударяя на букву «ф», слышалось какое-то злое кошачье фырканье. Ожидался приезд царя, что само собой представляло источник тревог и беспокойства. А тут вдруг эта дурацкая дуэль. Губернатор побагровел и внезапно заорал:
— Фигнать фон! Фон его фигнать! Фон из губерния!
Подпоручик ждал секундантов Бирюлькова, чтобы сказать им, что никакой дуэли не будет, что он вовсе не намерен убивать человека, даже если этот человек — Бирюльков. Но вместо секундантов к нему явился посланец от губернатора. Его превосходительство решительно воспротивился какой бы то ни было дуэли в военное время. А если господам дуэлянтам охота пролить свою кровь, то пусть отправляются ко всем чертям на фронт и там проливают ее за царя и отечество.
Подпоручик слушал чиновника и с любопытством наблюдал, как у того двигается из стороны в сторону длинный, острый, кривой и багровый нос.
— А потому, — продолжал бесстрастно чиновник, — его превосходительство предписывает подпоручику Аникееву-Шуйскому в двадцать четыре часа покинуть пределы города и губернии.
Подпоручик улыбнулся, подпоручик рассмеялся, подпоручик захохотал, чем вверг в изумление, неудовольствие и гнев губернаторского посланца. Его, подпоручика, высылали, это было неслыханно. Еще хорошо, что его успели «комиссовать» и дать ему полуторамесячный отпуск. Он с удовольствием покинет губернаторскую гостиную с ее шулерами, черносотенцами и болтунами, которые, по выражению Войкова, играют в либерализм, как в кегли, — с холостым грохотом и треском, покинет и Лизаньку с ее утомительной любовью. Он давно понял, что как ни мила Лизанька, она всего лишь тень Анны, его совершенной Анны, и он почувствовал себя снова виноватым перед той, которую любил и обожал навеки.
Последний штрих, без которого картина была бы неполной
В тот августовский пасмурный день, когда подпоручик и его денщик шли на вокзал, чтобы покинуть город, прибыл проездом из ставки государь император. Навстречу августейшему гостю вышла манифестация с портретом рыжего голубоглазого человека в полковничьем мундире. Она остановилась подле памятника поэту.
На постамент взобрался бородатый дядя в поддевке и лаковых сапожках, подстриженный в скобку. Вобрав голову в плечи, расставив толстые ноги и натужно выпучив глаза, он раскатисто, низко и трубно рычал: «Ур-р-ра!» Точно человекоподобное животное, разинув черный рот, издавало это протяжное, угрожающее, гулкое и злобное рычание. И вся толпа, словно загипнотизированная, заревела в один голос: «Ур-р-ра!» Родион с изумлением и тревогой присматривался к людям, как будто впервые в жизни увидел такие потные, багровые, исступленные лица, полные тупого и пьяного восторга.
Показался царский кортеж. В открытом автомобиле меж двух дородных генералов сидел маленький рыжеватый полковник. Вид у него был боязливый и неуверенный. Откинувшись на мягкую спинку сиденья, он как будто старался забиться поглубже и спрятаться за полнотелыми своими придворными.
И, глядя на него, Родион вдруг вспомнил сказочку про царя Гороха Неразумного, мигом обернувшегося перед буйным воображением подпоручика южноамериканским тираном, которому достаточно было махнуть платочком, чтобы платочек окрасился кровью. И тогда подпоручик стал торопливо пробираться сквозь толпу, чтобы уйти отсюда. Но толпа плотно сжимала его, и он начал наступать людям на ноги. Ему помогал Филимон, проталкиваясь локтями и кулаками. Кто-то взвизгнул от боли, кто-то завопил истошно, наступило замешательство. И вдруг, словно подстегнутые внезапно пробудившимся инстинктом страха перед незримой опасностью, люди ринулись врассыпную, оголив целый опустевший квартал, по которому среди цепей полицейских проезжал насмерть перепуганный царь и его свита.
Часть пятая
Время терять и время находить
Глава двадцать девятая
Возвращение блудного сына
Ранним сентябрьским утром, пахнущим яблоком даже в городе, Родион прибыл домой в сопровождении своего верного Филимона.
Они пошли от вокзала тою же дорогой, которой два с лишним года назад уходили на войну. Все было по-старому, разве только появились длинные «хвосты» за хлебом и керосином, и много изможденных женских лиц, много нищих, калек, увечных, и повсюду поломанные тротуары, облупленные дома, заржавевшие трамвайные рельсы…
Вид родного города взволновал Родиона. Он шел, заметно прихрамывая, обеспокоенный мыслью о родных, о которых ничего не знал вот уже более двух лет. Вот выгоревший дом с черными орбитами окон, и Родиону вспомнилась кукла, которую он спас. Он грустно улыбнулся; с тех пор совершил он немало подобных подвигов.
У Родиона сильно билось сердце, когда он приблизился к рабочему поселку, который тоже обветшал.
Родион вдруг увидел Анну. Она шла от единственной на весь рабочий поселок водопроводной колонки, шла ему навстречу, подоткнув юбку, обнажив загорелые крепкие икры, с двумя полными ведрами на коромысле, перекинутом через плечо.
Она совсем не изменилась, рыжая, статная, с повязанной на голове косынкой, из-под которой выбились, сияя на солнце, огненные кудри, с желтоватым, как спелая антоновка, лицом и прекрасными серыми глазами под темными крыльями бровей.
Родион остановился и оцепенел, не в силах вымолвить ни слова.
Анна не сразу узнала в этом маленьком, стройном и тонком офицерике своего давнишнего ухажера, над которым, грешница, и она, бывало, потешалась втихомолку. Она было прошла мимо и вдруг, словно от какого-то внутреннего толчка, обернулась, побледнела
