Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич

— С полным встречаю, — сказала она в замешательстве, повторяя безотчетно те же слова, что говорила два года назад при последнем свидании.

И точно так же и он повторил безотчетно однажды сказанные слова:

— Можно, я помогу вам?

— Не надо, мы привычные, — ответила она смущенно и опустила ведра на землю.

Как будто не было двух лет разлуки, даже слова были те же, что и тогда. Но оба чувствовали, что они сами сделались совсем другими людьми, и прежние слова их, такие скупые и незначащие, теперь полны, однако, иного смысла и значения.

И такое ликование наполнило сердце Родиона, что он выхватил из кобуры наган и разрядил в воздух все семь его патронов.

— Что ты делаешь, сумасшедший! — закричала Анна ни жива ни мертва от испуга и восхищения.

— Салют в вашу честь, Анна! — отвечал он.

— Какой вы дурашный! — сказала она с каким-то новым чувством восторга и удовольствия, не сводя с него глаз, как будто, кроме них двоих, здесь больше никого не было.

Офицерская форма шла к нему, придавая ему какую-то грацию и обаяние. И все, что он говорил и делал, не казалось более ни странным, ни чудаковатым.

— Еще палить будете, ваше благородие? — почтительно спросил Филимон Барулин.

На выстрелы сбегался народ. Люди недоумевали — с чего это офицерик поднял стрельбу на весь околодок. А узнав сына столяра, они и вовсе изумились: вот так чудо, блаженный паренек, и вдруг — подпоручик с денщиком. Что за притча! И еще устроил потешную пальбу в честь чахлинской Нюрки. Счастье ее, что Никанор не здесь, не то показал бы ей салюты, «отделал бы под три нуля», как говаривал сам парикмахер.

Когда Родион завернул к отцовскому дому, из-за плетня выскочила знакомая собачонка и кинулась на него с лаем и визгом. И то, что она не узнала его и встретила как чужака, показалось ему дурным предзнаменованием и наполнило его недобрым предчувствием.

Неутолимая печаль

Андрей Иванович крепился до последней минуты, он еще успел покрасить полы, а мать помыла их квасом, чтобы краска не отставала. В комнатах пахло свежей краской.

Старый столяр лежал среди пузатых комодов и шкафчиков, сработанных его руками по рисункам времен Павла и Екатерины. Он лежал высоко на подушках, темный, с запавшими щеками, висками и глазами. Братец Митя побрил его, и теперь сухая, цвета пергамента кожа на лице его почти просвечивала. Он умирал от рака голодной смертью. Глоток воды возвращался тотчас с кровью.

При виде сына Андрей Иванович просиял, румянец вспыхнул на его серых как пепел щеках, и тусклые, полупогасшие глаза зажглись и засветились блеском радости и жизни.

— Сынок мой! Сынок! Бог привел тебя! — проговорил он, задыхаясь от волнения и что-то отталкивая от себя обеими руками, как будто самую смерть, близко надвинувшуюся на него.

Сын молча и бережно обнял отца и заплакал.

Странно, он еще мог плакать после всего пережитого. А он думал, что слезы уже иссякли у него и сердце его ожесточилось. Но нет, он плакал горестно и неутешно, плакал от жалости и сострадания к отцу, плакал оттого, что его собственная жизнь была такая неясная, запутанная, плакал от горького сознания своей вины перед родными.

— Ну, ну! — сказал отец посветлевшим голосом. — Не плачь, сынок! Собрался было я смотать удочки, да вишь, ожил. Я теперь спокойно уйду. Старая, говорил я тебе, не уберусь, не повидавши сына. Это мне за смирение. Господь бог услышал меня. Садись, старая! И ты сядь, братец Митя! А ты постой, сынок! Дай погляжу на тебя. А это кто? — спросил он, с удивлением разглядывая мощную фигуру Филимона, чинно стоявшего в дверях.

— Ежели про меня, папаша, так я, выходит, ихний денщик, — пояснил Филимон Барулин, осторожно переступая с ноги на ногу, чтобы не кряхтели под ним половицы.

Но Родион сказал:

— Какой он денщик! Только по названию. Он мне как старший брат…

— За это тебе, добрый человек, господь бог воздаст, — сказала мать со слезами.

— На добром слове покорнейше благодарим, — ответил Филимон и поклонился ей в пояс.

Потом умирающий захотел остаться с сыном наедине. Все вышли.

На стуле возле кровати стояло зеркальце, которое не убрали после бритья. Посмотревшись в него, Андрей Иванович с усмешкой сказал:

— Страшон больно. Ну, ты, сынок, не бойся меня мертвого, я и живой-то мухи не обидел. — Он был очень слаб и говорил едва слышно и медленно.

Он захотел узнать, как Родион стал офицером и за что получил солдатского «Георгия».

Родион коротко ответил на второй вопрос, за что достался ему солдатский «Георгий», обойдя молчанием первый; не мог же он сказать отцу, что он самозванец.

Рассказ его растрогал отца до слез.

— Эх, сынок мой! — сказал старик и всхлипнул. — А я все боялся, думал, в кого ты такой? Помню, в малолетстве ты в самый ледоход поскакал по льдинам спасать слепого щенка. Едва сам не утоп. А вырос — в огонь за слепой куклой полез. Я тоже всю жизнь ненужные вещи мастерил. — Он снова всхлипнул. — А теперь вижу: полководец, знать, не пустая блажь.

Столяр утомился и впал в дремоту. Он был счастлив, что слышит голос сына. Ему мерещилась счастливая пора, когда, бывало, качал и подбрасывал сына, посадив его к себе на колено. Мальчик взлетал, словно на качелях, хмурясь от напряжения, что придавало его детскому лицу необычайно взрослое выражение.

Вдруг Андрей Иванович вздрогнул и проснулся с тихим стоном.

— Нынче дел у живых много. Ступай, сынок! — Он благословил его и отпустил, наказав прислать мать.

Он не хотел никого мучить видом своих страданий.

Два мечтателя, дядя Митя и Филимон Барулин

На радостях дядя Митя клюкнул. С ним на пару выпил чистого спирта и Филимон. Сперва они поговорили о войне, о родине, а потом зашла речь о подпоручике.

— Человек что надо, папаша! — сказал Филимон. — Ума и доброты — палата. И бесстрашен.

— Верно, — подтвердил довольный дядя Митя. — Весь в меня. Только вот одного не пойму, с чего это он себе вторую фамилию пристегнул. Одной, что ли, ему мало? Аникеевы — люди незнатные, зато честные. А Шуйский кто?

Филимон этого не знал, а может, не хотел говорить.

Захмелевший дядя Митя начал рассказывать одну из удивительных своих историй.

Шел он как-то весной лесом. Начиналась гроза. Он и повесил ружье на сук, чтобы не привлекать железным дулом молнии. Темнело. Весенней ночью в лесу неприятно. Летом — ничего, зверь сыт, а от