Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич

Бирюльков дико взвизгнул, выскочил из клетки, волоча за собой коврики, и бросился прочь, держась рукой за зад.

Раздался взрыв хохота, и бедный наш фантазер мигом пришел в себя. Он видел, как хватается за бока и чуть не плачет со смеху губернатор, как звонко смеется Лизанька, буйно заливается Войков, и еще кто-то хохочет во все горло. И сам подпоручик, растерянный, ошеломленный, охваченный смущением и тоской, судорожно и криво улыбнулся.

Пока разыгрывалась вся эта сцена, воспринятая зрителями как блистательная игра незаурядного актера, на губернаторской кухне Филимон рассказывал обалделой челяди сказки про ратные подвиги своего славного полководца и конечно же и про свои собственные. Как они вместе на знаменитой батарее отражали натиск целой немецкой армии, как горстка героев пробилась сквозь немецкую армию и ушла в лес, как их благородие вывел полуживых людей из лесу и как перед всем строем облобызал его полковник и прицепил ему на грудь солдатского «егория».

— Но в этот самый секунд жахнуло снарядом и ранило их благородие в непотребное место, извиняюся, которое пониже спины и повыше колен… — Филимон даже всхлипнул от умиления.

Как был наказан «губернаторский барбос» и за что подпоручик был выслан из города

Подпоручик застал свою Дульсинею за гаданьем.

Светловолосая, с пышной прической и наморщенным лбом, она сидела над старинной книгой «предопределения судьбы с помощью хиромантии и астрологии». В этой книге было сказано, что каждый человек рожден под каким-нибудь небесным знаком, предвещающим богатство, удачу, счастье или, напротив, самую жалкую и горестную участь нищеты, изгнания и смерти. Увы, узнать, под каким небесным знаком ты рожден, не всякому дано. Для этого нужны познания по части астрологии. Здесь мог бы ей помочь Войков, который и обучил ее этому хитромудрому занятию. Но она не хотела посвящать его в свои тайны. Хиромантия для ее головки тоже была чересчур неверной и путаной «наукой». Оставались для определения судьбы простые таблицы.

Их было двенадцать — по числу месяцев в году; на каждой изображен был драгоценный камень, который имел свое значение и соответствовал тому или другому месяцу. Январю, а Лизанька родилась как раз в январе, соответствовал гранат — камень искренности и постоянства. Но вот беда — именинницей она была в ноябре, которому соответствовал хризолит, означавший неверность, измену и легкомыслие. Раздираемая столь жгучими противоречиями, она попросту сходила с ума.

К тому же она не знала, кому отдать предпочтение — подпоручику, чей камень — изумруд — сулил любовь и нежность, или Бирюлькову, чей камень — рубин, камень войны и буйства, — предрекал ему великие воинские доблести. А между тем Лизанька хорошо знала, что по характеру Бирюльков дезертир. Все это вызывало смятение в душе злосчастной полудевы. Увидев на пороге подпоручика, Лизанька мгновенно убедилась, что любит только его и верит только в его звезду.

— Ах, дорогой мой кавалер! — проговорила она свистящим шепотом, задыхаясь и вся пылая, словно только что отошла от кухонной печи. — Я несчастна. Мне все время выпадает аметист — заботы и огорчения, смарагд — слезы и печали, топаз — горе и отчаяние. — Обняв Родиона и прижавшись к нему всем своим сразу отяжелевшим телом, она зашептала ему стыдливо и гневно те грязные сплетни, которые кто-то распространяет про него, будто наш герой — никакой не герой, а был ранен в самое непристойное место, когда повернулся к неприятелю спиной. — Ах этот Бирюльков! Это чудовище, монстр! — сказала она, отстраняясь от Родиона и трагически заламывая руки. — Это его, его проделки. Я знаю. Я ненавижу его. Боже, покарай Бирюлькова. Только дуэль, только кровь может смыть оскорбление. И я молю господа бога, чтобы он смилостивился над вами, мой герой, мой кавалер, мой рыцарь!

Но подпоручик был более смущен поведением Лизаньки, нежели оскорблен «болтовней» Бирюлькова. Он вовсе не жаждал крови. Лизанька была ошеломлена и шокирована трусливым миролюбием своего кумира:

— Как, — воскликнула она, — вы прощаете его? Но ведь это равносильно пощечине. О, мой бог, мой бог! За что караешь ты меня так жестоко, за что ранишь и терзаешь самую верную и преданную душу!

Напрасно подпоручик старался успокоить ее, резонно объясняя ей разницу между пощечиной и непроверенной сплетней. Лизанька была несчастна, она начинала подумывать — не права ли молва, развенчавшая ее героя.

Вечером, не зажигая огня, молодые люди засиделись за круглым столиком из красного дерева. В сумраке они едва касались пальцами блюдца, которое вертелось на разграфленной бумаге, постукивало и дребезжало и вдруг останавливалось у той или иной буквы. Понемногу складывалось имя духа и его мрачные, темные предсказания, навевавшие на всех жуть. «Гнев мой накроет вас, как лава расплавленная. Аминь!» — пророчествовал дух.

«Ах!» — стонала Лизанька. Ей казалось, что на нее, как раз на затылок, где начинаются шейные позвонки, веет потусторонним холодом, стальным холодом ножа гильотины, она близка была к тому, чтобы лишиться чувств. И только чересчур смелое прикосновение чьей-то ноги под столом — наверно, Бирюлькова — прибавляло ей силы и бесстрашия. Ах, если бы это был ее несмелый и нескладный подпоручик, она была бы счастлива! А дух в умиротворение ее испуганной души шептал ей: «Грешен тот, кто сознает свой грех, а вы безгрешны и девственны».

Подпоручик ничего не замечал вокруг себя — ни колких взглядов, ни насмешек, ни намеков, ни ветреного поведения Лизаньки. Он весь поглощен был предсказаниями духа, сулившего победу русскому оружию. А подпоручик знал, что на фронте нет снарядов и мало винтовок.

Незаметно пальцы его коснулись блюдца слишком ощутимо. Тут он почувствовал, что какая-то спиритическая сила тянет блюдце из-под его пальцев. Он попытался попридержать его. Тогда кто-то больно ударил его по руке. Он отстранился, а блюдце быстрей завертелось, стуча и дребезжа. Тотчас раздался голос Бирюлькова, он вызывал дух мифологического героя, который, как известно, обратившись в бегство, был ранен в зад. «Барбос» переборщил. Он заставил героя рассказать подробности своего ранения и бегства.

В темноте слышались приглушенные смешки и хихиканье. Но веселье сразу смолкло, как только зажгли свет: лицо подпоручика было темнее тучи.

Не говоря ни слова, он подошел к «барбосу», защемил ему нос двумя пальцами и повел через весь зал. При этом в лице подпоручика было такое трагическое выражение страдания и скорби, как будто ему невыносимо больно было делать то, что он делал против своей воли, по неустранимой необходимости.

Среди мертвой тишины особенно резко прозвучали истерический вопль Лизаньки и отчаянный визг «барбоса». Тогда подпоручик отпустил его и, глядя на Бирюлькова, схватившегося за свой побелевший нос,