Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
И пока он упоенно писал протокол допроса безыменного злоумышленника, именуя его Бесфамильный, который «признался в том, что замышлял на священную особу государя императора, посягал на священные устои империи, ниспровергал священные основы строя», вконец измотанный «злодей» отдыхал от затянувшегося допроса. Он даже вздремнул. Потом на него стал наплывать отдаленный голос, все приближаясь и приближаясь и скрипя, как арба в степи. Родион вздрогнул и проснулся.
— Подпиши вот здесь и здесь, каждую страницу подпиши, — говорил ему господин Сыч устало.
— Отчего не подписать? — отвечал Родион, сладко потягиваясь.
Но он был не так уж глуп, чтобы попасться на жалкую удочку господина Сыча и подписать протокол своим настоящим именем. Он подписывал: Бесфамильный, как его величал пристав.
— Будет тебе прикидываться идиотом, — проскрипел Сыч сердито и разорвал протокол. — Допустим, дурак тебя задержал, допустим, другой дурак всклепал на тебя. Лес рубят — щепки летят, и нельзя винить в том дровосека. Корчуем крамолу. Оберегать дуб империи — вот главное. Самодержавие, православие и народность — вот на чем святая Русь стоит. А инакомыслящих в кутузку. Так было, так будет. Как в золотое, благословенное средневековье: еретика, ведьму, мятежника — в костер. А порох выдумал — и такого тоже за шкирку и в огонь, к дьяволу в ад. И людям тише, и совести спокойней. Сомневаешься? Но чего же проще, назови свое имя. Скажи нам, кто эта женщина? — Он достал из тощего дела «бесфамильного бродяжки» женский портрет.
Родион тягостно пожал плечами.
Господин Сыч начинал терять терпение, он понимал, что на этом малом ему не поживиться и карьеры не сделать. «А жаль. Хорошо бы признался… глядишь, и дело прогремит на всю Россию. А там его высокоблагородие… его превосходительство Гигантий Сыч…» У него даже дух захватило от этих славных видений.
— Ладно! — сказал он снова. — Мы не варвары и не вандалы, поджаривать тебе пятки не будем и на кол сажать тоже не станем. Но язык мы тебе развяжем. Мы с тобой поступим по-христиански. Как пустынник Варнава, потеряешь сон и не будешь спать три недели кряду. Стоя засыпать начнешь, а мы разбудим. Оплеуха не поможет, затылочек папироской прижгем. Ну, что ты теперь скажешь?
Но Родион ничего не ответил, он спал.
Глава семнадцатая
Юный узник познает истину: везде царит социальная вражда, даже среди социальных подонков
Пыльная дорога привела к тюремному замку с громадными воротами, суровыми башнями, подъемными мостами, широкими рвами.
«Отсюда не убежишь», — подумал Родион и оглянулся на опустевший и прозрачный осенний сад невдалеке.
Деревья стояли в желтых уборах, таких пышных и воздушных, что достаточно, казалось, легкого ветерка, чтобы им разом облететь и осыпаться. А береза поникла ветвями, которые струились в воздухе, как женские распущенные волосы. У Родиона больно сжалось сердце в предчувствии новых испытаний. И вдруг рассмеялся.
— Ты чего смеешься-то? Смотри, не заплакать бы, — сказал удивленно шедший с ним в паре арестант.
— Вспомнил, как меня били в таком вот саду, — ответил Родион.
— А где нашего брата не бьют, — и арестант вздохнул.
Процедура приема нового узника была несложна, но длительна: его засняли в фас и профиль, взяли отпечатки пальцев, записали все приметы и под конец втолкнули в камеру уголовников.
Никто не обратил внимания на новичка, боязливо жавшегося у двери с глазком, в который время от времени заглядывал надзиратель.
Сгрудившись в углу, скрытые вечерним сумраком, заключенные резались в «очко».
Среди них выделялся сухощавый малый с бегающими глазами и остановившимся выражением жестокости и сластолюбия в резких очертаниях рта, по краям как бы усеченного складками. Угрястое лицо его было исполосовано рубцами и шрамами.
Это был вор Васька Воронок. В картах ему не везло, он вымещал свою досаду на немолодом человеке с изящным профилем и заметной плешью на макушке.
— Ну-к что, барин, при крахмальной манишке и при цепочке без бамбера, — сказал Воронок хрипловатым голосом. — А то заложил бы банчок, Казька! Трусишь, пан! Ставлю душные ночи моей марухи против твоей старой шмары.
Казька не отвечал на приставания вора.
Игрока и шулера Казимира Святковского друзья посадили в кутузку для острастки. Он был нечист на руку и плутовал в игре со своими. Если бы он позволил себе нечто подобное здесь, это стоило бы ему жизни. Поэтому в тюрьме он к картам не прикасался, опасаясь нечаянно обдернуться.
— Брезгуешь, падла! — сердился Васька. — Разговаривать не хотишь, шмаровоз! А ну, покажь ладони, живо!
Святковский покорно раскрыл изнеженные ладони, в которые Воронок густо харкнул.
— Зараза ты и сифилитик!
— И что ты пристал? — взвизгнул Казька высоким, злым голосом. — И что ты меня тиранишь? Пижон, пся крев, хулера!
Этого только и нужно было Ваське.
— Ага! Разлаялся, пес паршивый! Вот я тебе сейчас покажу «пся крев», вот я тебе сейчас покажу «пижона и хулеру». — Не торопясь встал, подвинулся к Святковскому, пятившемуся от него, взял его за грудки, встряхнул легонько и, посмеиваясь и похохатывая с каким-то прихлебывающим звуком, словно тянул с блюдца горячий чай, принялся его избивать.
Игроки, радуясь даровой потехе, побросали карты, пропитанные салом и грязью, — такие карты встречаются лишь у гадалок, в тюрьмах и публичных домах. А цыганистый мужик, с серебряной серьгой в ухе, по прозвищу Культяпый — у него на левой руке были обрублены почти все пальцы, — задиристо покрикивал:
— Ой, не могу! Смотри, шары-то выкатил. Ой, лопну, ей-ей, лопну со смеху. Шут гороховый!
Тут вдруг стоявший у двери новичок молча шагнул вперед, молча оторвал от Воронка его жертву и так же молча заслонил Святковского, по испитому лицу которого катились слезы.
Камера изумленно охнула перед безрассудством щенка, осмелившегося поднять лапу на бешеного волка.
— Вот так фрайерок, — сказал Культяпый удивленно.
Несколько секунд Васька ошалело смотрел на юнца, не понимая, откуда он взялся и что тут происходит.
— Ты што? Ты кто? — спросил он наконец, по-бычьи наклонив голову, словно собираясь бодаться. — Ну ты! — И с коротким хохотком ткнул кулаком в Родиона.
Новичок отстранился, но Васька двинул его еще раз и рассек ему губу. Вид крови распалил Воронка, он наскакивал все резвей и нахальней, совсем как петух. Лицо его свело судорогой, а рубцы и шрамы придали ему причудливость мертвой клоунской маски.
Шпана приглушенно гоготала.
Родиону вдруг представилось, что этот угрястый головорез послан ему как вестник грядущих испытаний. Инстинкт самозащиты подсказал ему знакомые приемы джиу-джитсу. И тогда случилось что-то неожиданное и непонятное: Васька
