Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Старик слушал его с недоверием. Тут вдруг раздался голос Шуйского:
«Я тоже его знаю. Я гордился, что я — мертвый — жил в его обличье. Я мог много сделать, а ничего не сделал. Глупые и злые люди помешали. Но что обо мне. Ему бы жить и жить, и привел бы он людей в страну добра и справедливости. Но это не ново, когда люди убивают свои мечты».
«И я его знаю», — сказал капитан Лапин с развороченной осколком грудью.
«Как же так? — сказал дядя Митя с угасшим взором под кустистыми и выгоревшими бровями. — Ты-то ведь жил там, где надо, и с теми людьми жил, а смотри, куда пришел, а?»
«Нет, он шел к верной дороге. И он вступил на нее. И пришел бы к великой правде, если бы его не убили, — сказал скорбно Коростель. — Я хорошо его знаю».
«И я. И я. И я», — послышалось со всех сторон.
Вокруг Родиона стеной встали Ков-Кович и Раскин, Коростель и Шуйский, Ларионов и Чернодворов и множество солдат, имен которых он даже не знал, и стена эта протянулась до горизонта и еще дальше, как бы уходя в бесконечность.
«Входи, мечтатель!»— сказал старик почтительно.
Тени расступились, давая Родиону дорогу. А Филимон сказал:
«Пожалуйте, Родион Андреич, твое благородие!»
Тут вдруг Родион увидел Анну и похолодел. «Зачем ты среди мертвых?!»— закричал он. Она была очень бледна. «Я пошла за тобой, мой незабвенный, — отвечала она. — Нету мне жизни на земле без тебя…»
Родион не сразу сообразил, кто этот человек, ставший на пороге с фонарем в руке.
Наступал предрассветный час, когда осужденного вывели во двор и поставили под дерево. Ему связали руки на спине. Бирюльков постарался, он стянул их мертвым узлом, так что они сразу занемели.
Но Родион ничего не чувствовал, он был во власти странной мысли, будто его Анна умерла. Он и сам был как неживой.
В тихом сумраке как бы спросонья шелестела листва. Было так, как и в тот раз, когда Родион стоял перед строем солдат в тюремном дворе, в каменной шкатулке из черной яшмы с откинутой крышкой в виде звездного неба. Но теперь Родиона расстреливали не солдаты, а офицеры из разведки. Процедуру казни не затягивали, они торопились без проволочек покончить с большевиком.
Заметно светало, гасли звезды, тянуло предутренним ветерком, осыпалось дерево, и листья медленно ложились на землю и еще трепетали, словно подбитые птицы.
Родиону вдруг почудился отдаленный топот ног. Не спешат ли ему на выручку товарищи, его верный Филимон? Нет, тишина была немая и окаменелая, и звук взводимого курка прозвучал резко, почти как выстрел.
Родиона расстреливали не впервые. Не было надежды на спасение, и все же страха Родион не испытывал.
В распущенной и рваной гимнастерке, в больших сапогах с загнутыми носами, с лохматой головой, Родион Аникеев исподлобья смотрел на господ офицеров. Они стояли не строем, а как бы сбившись в кучу с поднятыми наганами.
Бирюльков, чье лицо свело судорожной усмешкой, прищурил глаз, целясь в него точно по мишени в тире.
Родионом овладело вдруг бешенство. Он не хотел умирать, да еще со связанными руками, как какой-то злодей и преступник. И он закричал высоким, смешным мальчишеским голосом, исполненным гнева, страдания и угрозы:
— Трусливые шакалы! На одного безоружного. И руки связали. Что я могу сделать?.. Но разве я один вас ненавижу?.. Вас ненавидит народ. Нет, никто из вас не войдет в страну будущего, никто… все, все погибнете в потопе, все до единого…
Прогремел залп.
Родион не услышал звука выстрелов, как тогда, когда его казнили на киносъемке, а только сверкнули серые дымки, и он почувствовал удар в грудь, гулкий и быстрый как ветер. Ноги его сразу отяжелели, как в далеком детстве, когда он прокладывал тропинку в снежной целине. Он и сейчас шел по снегу, хрустящему под ногами с таким звуком, словно где-то совсем рядом конь жует овес. Он оглянулся назад, за ним шли люди, утаптывая и расширяя тропинку… и Анна, его Анна бежала к нему в сиянии своих рыжих волос, простирая к нему руки. Он бросился к ней.
Простояв после залпа несколько мгновений, он шагнул вперед. Посыпались беспорядочные выстрелы, и он упал. Но он был еще жив. Его прикончили штыками. Восковое сияние смерти накатилось на лицо его и растаяло у седой пряди на лбу. Но и смерть не смогла согнать с его лица и погасить усталую, печальную и добрую улыбку.
Занималась долгая утренняя заря. Ветер нагонял тяжелые тучи, они шли быстро, гася румяный блеск зари и погружая землю в угрюмый сумрак предгрозовья.
Последние слова сказания
Генерал Панцырев был разбужен среди ночи телефонным звонком — в частях вспыхнули волнения. А час спустя прискакал нарочный с донесением, смысл которого был прост и страшен: спасайтесь, генерал, пока не поздно.
Но было уже поздно, вокруг бушевала солдатская стихия.
Генерал метался как затравленный, бегая по комнате длинными шагами, почти что скачками.
— И надоумил же черт этого дурака полковника, — кричал он барабанным голосом. — Подлец! И трус! Подсунул мне проклятого подпоручика, а сам в кусты. И что делать — ума не приложу.
— Хиба ж я знаю? — отвечал привычной фразой денщик Микола Федько.
— «Хиба ж я знаю?» — передразнил его генерал. — А что ты знаешь? Ты всегда ничего не знаешь. А ведь знал, наверняка знал солдатское настроение, прохвост ты эдакой. Этот мертвец теперь страшней живого. — И пошел скакать по комнате, выбрасывая свои длинные, как ходули, ноги.
— Бачили очи, що куповали, ваше превосходительство! — сказал безбоязненно Федько, склоняя набок лобастую голову и шевеля обвислыми усами. — Кажут, великомученик народный. Кажут, не простой был человек, а заколдованный. Еще при царе, мабуть, хотели его повесить. Убоялись.
— Да замолчи ты! — закричал генерал не своим голосом, леденея от страха.
Это был запоздалый и бесплодный зов на помощь.
Микола так и понял. Но чем он мог помочь?
— Бегать тоже некуда, — проговорил он. — Везде солдаты. Из солдатского комитету которые прямо казали: «Будемо усих кончать виноватых».
Сперва послышался гул голосов, потом вбежал какой-то парень и радостно гаркнул:
— Ваше превосходительство, идут.
Гул голосов приближался и зашумел под окнами штаба, как река в половодье.
На
