Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Родион кончил свою легенду и замолчал. И судьи молчали, ошеломленные этим неслыханным последним словом. Даже прокурор с досадой покривился и мысленно выбранил себя: «Но-но, не распускай нюни, тютя!»
Подсудимый оглядел своих судей и печально сказал:
— Вот все. И прибавить мне нечего. — И, точно вспомнив самое главное, чего не сказал: — Но опомнитесь, господа! Возникшее однажды уже не может исчезнуть, если это не мираж и не галлюцинация. А это не мираж и не галлюцинация, это солдатская стихия, и вы ею окружены. Меня называют большевиком. Это так. Я люблю свой народ, народ маленьких титанов. И знаю: тот, кто идет против народа, обречен. Ему не спастись. Он не может не погибнуть, он должен погибнуть. Во имя жизни, во имя будущего! Есть ли среди вас честные, зрячие люди?.. Опомнитесь! Чем ближе к водопаду, тем стремительней бежит река…
Прокурор не дал ему договорить. Обидин был даже доволен. Он был потрясен, и не столько речью подсудимого и тем, что приговорит его к смерти, сколько мыслью о солдатской стихии, разгул которой представлялся ему страшнее Страшного суда.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал ему прокурор после вынесения приговора, явно намекая на его попустительные колебания. И запел свою любимую песенку:
Тру-ля-ля, тру-ля-ля, съела кошечка кота.
Но Обидин не был уверен, что все это хорошо кончится.
Казнь
Осужденного бросили в сырой каменный мешок с крохотным оконцем величиной с отдушину. В таком точно карцере, провел первую ночь на военной службе провинившийся полководец, опоздав на перекличку. Тотчас воображению его явился капитан Мышелов в фуражке, козырек которой приходился на уровень переносья, и сказал:
«Не улыбаться, как юрод на паперти. Ты кто? Солдат, нижний чин… Эдак тебе, олуху царя небесного, и до арестантских рот недалеко».
«Он серый, вашескородие, — сказал Боровчук угодливо. — С ним, пожалуй, с азов начинать придется…»
Родион вздохнул. Тогда он только начинал свой длинный путь, суливший ему славу и подвиги, а теперь заканчивал его во тьме тюрьмы, на земляном полу, где не было даже охапки соломы.
«Где твоя слава, Родион Аникеев? — спросил он себя. — Где твои подвиги?»
Во тьме вдруг прозвучал голос Козодерова: «Скудоумный от рождения».
«Душевный дезертир», — хихикнул пеговатый фельдшер.
«Нет, — с грустью сказал доктор Васильчиков, — бедный мечтатель!»
«Безумец! — сказал Владо-Владовский квакающим голосом, тряся всеми ярусами своих подбородков. — Крамольник! Сукин сын! Бомбы кидать способен».
«Добрались все-таки до тебя, каналья! — сказал полковник Маслюков. — Именем Российской империи повесить!»
«Еще бы не добраться… изменник родины, — злобно выпалил прокурор Древоед. — Именем революции расстрелять!»
«Интриган! Самозванец!» — взвизгнул Бирюльков, как тогда, когда Родион защемил ему нос.
А Пососухин прибавил: «Большевик!»
Была поздняя сентябрьская ночь, такая темная, что сквозь тьму не пробивался ни луч звезды, ни луч земного огня.
Окруженный злорадствующими врагами, Родион сидел на полу, обняв колени. Он безмерно устал, и тело его в ссадинах от побоев ныло мучительной болью. Он прикрыл глаза, чтобы немного отдохнуть.
Ему вдруг привиделось, будто все уже свершилось и душа его, освобожденная от телесной оболочки, воспарила к облакам легко и вольно. Он слышал, как живые оплакивают его, как мать, всегда покорная, безропотная, восстала на бога. «Господи, за что караешь? — говорила она. — Пятерых ты отнял у меня… я не роптала, а только все свои слезы выплакала. Мужа отнял — покорилась воле твоей, господи! А теперь последнего, единственного сына взял у меня… Где твое милосердие? Или ты сам не рожден живой матерью? Что же ты на мать ополчился?» От причитаний матери у Родиона заболело сердце. И он подумал: разве может у мертвого болеть сердце?
В мглистой дали он увидел реку, гладкую и неподвижную, лишь иногда она изгибалась темным валом, тугим как резина. А на берегу толпились сонмы теней, которые беззвучно простирали руки к старику. Это был перевозчик Харон, он стоял в ладье. Спокойно и деловито отбирал он тех, кого решил переправить на другой берег Стикса.
Председатель царского суда Маслюков бесцеремонно проталкивался сквозь толпу теней. «Позвольте, пропустите, пропустите, господа! Всю жизнь на земле страдал от геморроя и заслужил царствие божие!» Но его грубо останавливал городовой бляха № 428: «Куда прешь? Осади назад!»
«Не терпится ему, остолопу, на вертел попасть», — пробурчал кто-то рядом.
Родион обернулся: перед ним стоял господин пристав Сыч со скрижалями, на которых были высечены бессмертные принципы его правосудия: «Раз попался, значит, виноват. А виноват, — кровь из носу — признавайся. А признался — загребай всю родню до седьмого колена включительно».
Старик Харон был явно не в духе. «И угораздило послать за душой великого человека этого бездельника, — ворчал он недовольно. — Наверно, подрался с кем-нибудь или залил за воротник и дрыхнет под кустом. Вот погоди же, чертова дылда, я те рога обломаю». Он выражался совсем как атаман дезертиров Козликов.
Вдруг откуда ни возьмись Филимон Барулин и давай в трубу дудеть, точно архангел Гавриил. «Эй, — кричит, — старый балабон, не прилетала душа этого… как его… ну, великого…» — «Ты что, окосел? — ответил старик. — Тебя за ней послали, а ты — пьянчужка, дармоед, паскуда, будет тебе фита-ижица». — «Разминулись маленько, вашескородие, — повинился Филимон. — Станцевали с ним кадриль — я туды, а он сюды. Не взыщите!»
Кто-то легонько ткнул Родиона в бок. «Ну и ну, порядок и здесь, как на земле… хреновский». И околодочный надзиратель Нагорной части Ферапонт Смердяшкин широко раскрыл свои желтые глаза, похожие на моль с распахнутыми крыльями.
А старик Харон продолжал кого-то искать в толпе.
«Кого вы ждете?» — спросил Родион.
«Не тебя, — ответил рассеянно старик. — Невинного отрока Паландина — вот кого ждем. Давно ждем. С музыкой. Сам Бонапарте навстречу вышел и Фабий Кунктатор Медлитель».
«А кто такой отрок Паландин?»
«А ты не знаешь? Величайший полководец всех времен и народов. Не успел отличиться, помер трех лет от роду в селе Черные Сторожки, Варяжской губернии. А ты кто будешь?» — спросил вдруг старик, подозрительно оглядев Родиона.
«Уж конечно не отрок Паландин, — ответил Родион с улыбкой. — Безвестный я человек по имени Родион Аникеев».
«Ну и что? Это все, что ты можешь сказать о себе?»
«Все».
«Не много, прямо сказать, не много. И дерзкий ты не по чину. А чего на земле делал? Какие дела твои подвиги?»
Родион пожал плечами: он делал то, что делал бы любой на его месте.
«Я его
