Под стук копыт - Владимир Романович Козин

Кабиносов. — В таком случае дайте ему возможность отсидеться от страстей, пожить с книгами.

Питерский. — Так необходимо быть одиноким?

— Мысль Табунова запачкана, умные книги очистят ее, он вновь поверит в людей.

— Я сам в них не очень верю.

— Живая вера ровной жизнью не живет!

— Я дам Табунову командировку в Ашхабад, в Туркменкульт, на десять суток.

— Спасибо за Табунова, Михаил Валерьянович!

— Я делаю это в интересах хозяйства. Я кровь проливал и вшей кормил, а строго социализм на мешках директив. Это — научный социализм?.. — вскричал Питерский.

— Люди копили социализм издавна, бессознательно. Никто не знает, как строить его. Надо воображать, мечтать — и знать, знать, знать! Меня научили учиться всегда! Этим я обязан старикам профессорам Михаилу Федоровичу Иванову и Ивану Ивановичу Калугину.

Кабиносов поспешил на станцию.

Кабиносов. — Почему вдруг уезжаете и зачем нашим лучшим людям ломаете мозги?

Антиохов. — То есть позвольте! С кем вы разговариваете? Я — Антиохов.

Кабиносов. — Я — старший зоотехник Кабиносов!

Антиохов. — Пожаловал наконец! У вас не хозяйство, а дом терпимости, беспутство, безобразия, басмачи! Где директор?

Кабиносов. — Задал лататы!

Антиохов. — В Ашхабад? Жаловаться? "Башуста, бисмилла, туркменчилик, хвала аллаху за ислам…" Номер не пройдет, на-кось выкуси, у меня тоже связи!

Кабиносов. — Директор Артыков ушел на дальние пески, на свой колодец. Наверное, драпанет за кордон.

Антиохов; — Басмач!

Кабиносов: — Табунов покидает хозяйство. Из-за вас.

Антиохов. — Скажите вашему Табунову: отдам под суд!

Кабиносов; — Вон сидит Табунов, сами скажите!

— Нет, я должен умолять Табунова! — вяло, с досадой произнес Антиохов, встал и пошел.

Приблизился. Осмотрел Табунова. С головы до ног. Пятясь, отошел. Вновь настороженно, хитро, начальственно осмотрел. С ног до головы.

Антиохов: — Поработайте здесь полгодика, и я возьму вас к себе, в Ашхабад.

Табунов; — Аллах, мой аллах, как вы любезны, но я привык к песочку…

Антиохов. — Довольно паясничать, пора вам, Виктор Романович, в обществе утверждать себя.

Табунов; — Здесь простор и поэзия: какие женщины, какие лошади, какое легкое начальство!

Антиохов; — В столице — театры, новости, всякие возможности, ресторанчики!

Табунов. — Столица там, где Виктор Табунов. Omnia mea mecum porto! Я увлекаюсь всем, всех увлекая. Столица — это я!

Антиохов; — Вредна гордыня для карьеры…

— Заткнись, вельможа! — сказал Табунов.

Антиохов открыл рот и занемог беззвучным, бесконечным смехом, не мог остановиться. Замирая, содрогаясь, он хохотал — немой.

— Папа выключил мозги! — закричал Юрочка.

— Ваня, — отчетливым, грозным голосом сказал Табунов Ваньке-Встаньке, — осади гражданина!

— Почему вдруг… — Антиохов задыхался.

— Я думал, вы грозный, а вы просто бедный! — сказал Кабиносов. Он подошел солдатским шагом к Табунову. — Бывает!.. Заело, Виктор Ромэнович?

Табунов (передразнивая зоотехника). — Заело, заело… Плешивые разговорчики! Хотите, мы с Ванькой-Встанькой случайно пихнем Антиохова под поезд?

Кабиносов. — Крупное начальство — паровоз остановится. Питерский даст вам командировку в Ашхабад.

Табунов. — Все свои книги я — на память вам и доброму Елю. Мне с вами было хорошо.

Кабиносов. — Спасибо, Виктор Львиное Сердце!

Табунов. — Бывший! Надувательская земля! Я прожил яростно! Влюблялся в дела и ум человека, ненавидел барство, косность, доверял всякой сволочи — и бит был нещадно. Доверчивые недолговечны. Лев разочарован.

Кабиносов. — Львиный драп?

Табунов. — Отступаю перед силой ничтожества. Я хочу строить социализм, а они — Антиохов и шакалы — социализмишко! Они произошли не от "Авроры". Явление полнее закона, сказал Гегель. Классовая борьба разнообразнее, дальновиднее всех книг. Она не погребена, она притаилась — и вздохнет, как спора, там, где ее, стерву, давно списали в расход. Пролетариату нужен социализм живой как жизнь, социализм неоскудевающих просторов и неведомых сил. Мы с Антиоховым — не друзья!

Кабиносов. — Что вам сделал Антиохов?

Табунов. — Я взглянул сквозь него в будущее и увидел розовую мерзость — жирное счастье вечного обывателя. Я драпаю.

Кабиносов. — А товарищи?

Табунов. — Античный раб ненавидел античного бюрократа так же, как я — товарища Антиохова. Ваня понимает меня. Пусть остальные поймут. Я не могу мыслить "от себя до себя". Какое смрадное имя — Антиохов!

Кабиносов. — Что сделал он вам?

Табунов. — Занятно! Ничего. Нельзя и морду набить — так он возлюбил меня, дохлятина! Я удивлен самим собой: поистине какое мне дело, будут жирные пятна портить первые страницы социализма или нет! Мечта столетий — в лапах обывателя!

Табунов был вспыльчив; и мысль его вспыльчива; от столкновений она оживлялась, разгоралась, расцветала.

Табунов любил яркую, ясную силу своей мысли, он ценил остроту беседы, крупный, зрелый спор, когда собеседники одаренно отличают главное от придаточного. Такие собеседники редко встречались, и мысль Табунова не оживлялась, не обновлялась неделями, месяцами; наступало безмолвие мысли, и Табунов был несчастен.

В мышлении счастье. Табунов был падок до счастья, он не знал мудрой сдержанности, он лакомился яростью умных бесед.

Социализм — дело мудрое и сердечное. Рассказывать о своих сердечных делах с внушительной сдержанностью, с безликим достоинством обывателя Табунов не умел: он всегда нападал. Мгновенность меткого ответа не часто удавалась Табунову, — поэтому нападать было его страстью.

Человечество открыло много способов словесного избиения противника — от скользкой светской любезности до невинной брани протопопа Аввакума и предельной точности определений Иосифа Волоцкого.

Табунова соблазняла словесная сила страстных старцев. Он изобретательно владел и староматросской устной речью. Отлично знал, как, нападая, можно использовать — в разных отклонениях — юмор, иронию, ерничество, многоточие непристойностей, но считал это не мужским, немужественным талантом.

30

Будь я ишаном, я сказал бы Марии Шавердовой: только стойкость может все спасти, все сделать! Я не сторонник искони старорусского: гни, жми, дави, давай! Диалектичнейший мир таит такие сверхумные неоткрытости, восторги обновления, богатства неведомых связей, что смешно быть стойким, как Христова невеста, как легенда, как фаюмский портрет, — надо быть стойким изменяясь, изобретая, нападая… уверяю вас!

Мария Афанасьевна, вы решили — сперва сердцем, потом умом, — что Виктор Табунов ценная, неожиданная, многозначительная находка для кушрабатского хозяйства, человек-открытие, человек-подарок; его заразительная стремительность, энергия познаний — зов современности. Он полезнее, чем иные призванные. Так вы решили; так будьте стойки!

Поселок кончался.

Тревожно. И все знакомое — тревожно, странно; и странным казался рассвет над пустыней. Знакомый тополь незнаком.

Чья пустыня за поселком?

Поезд приостановился у полустанка.

— Стой! — вскричал Табунов.

Два его новых чемодана, сверкнув, упали на песок. Поезд тронулся. Табунов соскочил с подножки последнего вагона.

У чемоданов стояла Шавердова — нечесаная, гневная, отважная, безмолвная, прекрасная.

"Избыток красоты! Утонченный избыток! Женственность красоты делает меня несмелым, черт знает что! Живое совершенство, — и я покорен ему. Глупо. Но что делать? Сила прекрасного сильнее меня!" Табунов застыл у черных шпал;