Хорошая женщина - Луис Бромфильд
Письмо лежало измятое в ее огрубелой от работы руке. Она вдруг расплакалась и опустила голову на руки. Она слишком долго страдала… Она видела перед собой Филиппа маленьким мальчиком…
После полуночи, перестав плакать, она встала и, потушив свет, поднялась по скрипучей лестнице своего дома, созданного ею трудом рук своих… дома, с горечью подумала она, предназначавшегося ею для Филиппа. Все, что она когда-либо делала, делалось для него.
В одиночестве своей комнаты она подумала: «Я не должна поддаваться горю. Надо жить. Бог, в конце-концов, вознаградит меня». Прежняя энергия снова оживала в ней.
Она надела траур (который совесть не позволила ей носить после самоубийства Наоми), и в городе люди говорили: «Бедная Эмма Даунс! Сколько несчастий свалилось на нее! Такая жестокая судьба заставляет иной раз усомниться в боге… Она хорошая женщина и заслуживает лучшей участи». Она даже получила письмо от Мозеса Слэда.
Только Мак-Тэвиш не разделял общего участия. Ему цепь бедствий Эммы казалась неизбежной, как развитие греческой трагедии. Не бог, а Эмма сама создала их. И он видел то, чего не замечали другие: Эмма вовсе не была сломлена.
Через некоторое время она даже сумела окружить ореолом смерть Филиппа, заметив, что люди верят, что он вернулся в Мегамбо для возобновления своей прежней работы и тем самым шел на верную смерть и мученичество. Она не разочаровывала их: что могло быть в этом плохого? Пусть верят, что ее Филипп был мучеником! Ему не удалось стать епископом Восточной Африки, но зато он умер мучеником…
Но ее ждал еще один удар. Через два месяца после смерти Филиппа она получила второе, также написанное незнакомым почерком письмо, на этот раз из Австралии. Когда она вскрыла его, оттуда выпала отпечатанная на открытке фотография. На ней были изображены семь лиц, все незнакомые ей, кроме Джэзона, который сидел посреди переднего ряда возле крупной, грубоватого вида женщины, положившей ему руку на плечо. Внизу было подписано: «В верхнем ряду: Джэзон, Генри, Гектор. В нижнем ряду: Вероника, старый Джэзон, я сама и Эмма».
Это «я сама и Эмма» поразило ее. Кто была эта «я», и кто была «Эмма»?
Она прочла:
«Дорогая миссис Даунс!
Я пишу вам, потому что знаю, что вам интересно будет узнать подробности смерти Джэзона…».
(Смерти Джэзона! Смерти Джэзона!).
«Он умер месяц тому назад на пароходе, возвращаясь домой…».
(Возвращаясь домой! Что это значит — возвращаясь домой? Дом Джэзона здесь!)
«Он умер от падения с лестницы. Я думаю, он перед этим хлебнул лишнего. Вы ведь знаете Джэзона. И он ударился головой как-раз в месте старого ушиба. Вы помните, у него был шрам? Так вот этим самым местом он и ушибся. Он больше не приходил в сознание и умер два дня спустя.
Я знаю, что вас удивит прилагаемая открытка. На ней изображены я, Джэзон и пятеро наших детей. Но Джэзон не был двоеженцем. Мы с ним не венчались. Двадцать четыре года назад он забрел на ферму моего отца в поисках работы. Нашему старшему сыну Джэзону скоро будет двадцать два. Ваш Джэзон был неважный работник, но с ним было приятно поболтать, а ранчо было у нас уединенное, и поэтому папа держал его. Он умел занятно рассказывать. А ближайшей весной — мне было тогда восемнадцать, но я была развита, как двадцатипятилетняя женщина, — он соблазнил меня. Пожалуй, я и сама этого хотела. Вы знаете, как Джэзон умеет окрутить женщину! Единственное, в чем я могу пожаловаться на него, как на мужа, это, что трудно было держать его в узде. Так вот, когда папа заметил, что я жду ребенка, он прямо взбесился, а мне было наплевать. Папа сказал, что Джэзон должен жениться на мне, а Джэзон сказал, что он не может, потому что у него уже есть жена. А когда папа малость поостыл, он сказал, чтобы мы все поехали в Сидней и делали там вид, будто мы женаты. А если Джэзон бросит меня, то папа погонится за ним с ружьем и пристрелит его. В те времена тут не было большой разницы, повенчаны люди или нет. Тут была дикая страна. Но мы все-таки делали вид, что повенчаны, потому что папа был верующий человек и методист.
Ну вот, когда папа умер, у нас уже было четверо детей, и он все оставил мне, потому что я его единственное дитя и наследница. Эмма родилась уже после его смерти. Может быть, вам покажется смешным, что мы ее так назвали. Это Джэзон хотел назвать ее Эммой. Он сказал, что это будет ему приятно, потому что будет напоминать о старых временах. А я сказала, что мне все равно.
Джэзон, верно говорил вам, что он богат и что у него здесь земля. Он всегда был лгуном. Так вот, и это неправда. Ему не принадлежало ни одного квадратного фута земли, и он не заработал ни полушки за все время, что был моим мужем. Я даже дала ему денег, чтобы он съездил в Америку повидать вас. Ему так хотелось съездить, что я не могла отказать ему. Пожалуй, ему любопытно было узнать про своего сына в Америке, а может, он хотел повидать и вас. Я хотела, чтобы вы знали это и не подумали, что после него остались какие-нибудь деньги для вас или для вашего сына.
Я всегда говорю о нем, как о моем муже. Правда, он был женат на вас, но, по-настоящему, он был мой. Он жил здесь счастливо, и мне не в чем упрекать себя перед ним. Он всегда принадлежал мне, и, как я часто говорила ему перед его отъездом, наша жизнь с ним значит больше всех брачных свидетельств на свете. Поэтому я и не имела ничего против его краткого визита к вам. Я знала, что он вернется ко мне.
Ну вот, пожалуй, я уже все и написала. Он часто ласково отзывался о вас. Самое худшее, что он бывало говорил, это „у Эммы несчастный характер“. Кажется, он так выражался. На пароходе его набальзамировали, и на похоронах он был совсем как живой. Он был замечательно моложавый человек для своего возраста. Ну вот, на этом я кончу.
