Хорошая женщина - Луис Бромфильд

— Вчера мы видели каких-то носильщиков за скалами Ками. Чьи это?

Свенсон почесал голову и ответил не сразу.

— А, это… это… вероятно, носильщики той странной англичанки. Они шли назад одни.

Караван входил в лес, где влажная земля была покрыта ползучими растениями и узором светлых и темных пятен.

— Почему… одни? — спросил Филипп.

— Она умерла три дня назад — от лихорадки. Мэрчисон хотел отослать ее, но не мог из-за ее болезни. Она ругала миссионеров и говорила, что они портят страну.

— Да… она всегда считала весь этот край своим.

Тени все более сгущались вокруг путников. Они подвигались среди безмолвия, лишь изредка нарушаемого болтовней обезьян.

— Она вернулась сюда в третий раз, — сказал Свенсон.

— Вероятно, она была довольно стара.

— Около шестидесяти, должно быть. Она не позволяла Мэрчисону молиться о ней. «Престаньте причитать надо мною», сказала она.

— Да, это похоже на нее… Где вы ее похоронили?

— У озера, над заливом.

Над заливом… В том самом месте, где Филипп набрел на черных девушек, несших с озера воду. Это был красивый уголок, спокойное место для отдыха.

— Она просила похоронить ее там. Ей нравилось это место.

Они шли дальше в молчании. Вдруг между стволами деревьев блеснуло озеро, а минуту спустя они вышли на просеку на склоне холма, где Филипп когда-то боролся с хищной растительностью, отгоняя ее от своего жилья. От старой сгоревшей миссии не осталось следа. На ее месте возвышались две новые хижины, более крупных размеров, чем старые. Их терпеливо строил Свенсон из глины и камней, принесенных с русла реки в сухое время года.

Мэри следила за Филиппом и знала, что видит его умственный взор: Наоми… Наоми. Эти места, каким-то странным, необъяснимым образом, принадлежали ей. Она вдруг увидела, что Наоми, пожалуй, в самом деле было место здесь, в обществе такого глупого человека, как Свенсон… Человека, целиком ушедшего в веру и слишком тупого даже для сомнений.

На помосте перед одной из хижин восседала за столом странная фигура, читавшая вслух на туземном языке. Десяток черных девочек повторяли за ним слова, монотонно раскачиваясь в такт своим голосам. Получался гудящий монотонный звук, как от целого роя пчел.

— Вот это и есть Мэрчисон, — сказал Свенсон.

Фигура на помосте была одета в черный сюртук, как у гробовщика, с высоким целлулоидным воротничком, отстававшим от палкообразной шеи, для которой он давно был слишком свободен. На голове была пожелтевшая от времени твердая соломенная шляпа. Очки в стальной оправе сползли на длинный нос.

— Он принарядился, чтобы приветствовать вас, — сказал Свенсон.

Черные девочки, кроме одной или двух, перестали бубнить и, подталкивая друг друга и хихикая, разглядывали подходившую процессию. Преподобный Мэрчисон остановил двух добросовестных девочек, продолжавших механически твердить урок, и спустился с своего трона. Он был некрасивый низенький человек с кислым выражением лица.

Обменявшись с прибывшими рукопожатиями, он сказал, обращаясь к Мэри:

— Вы, вероятно, захотите взять назад ваших девочек. Я занимался с ними во время вашего отсутствия. И мы, кажется, сделали большие успехи…

Настало молчание. Мэри сказала:

— Но я не Наоми… Наоми умерла.

Преподобный Мэрчисон отнесся очень легко к своей ошибке.

— Как истинные дети божьи, — сказал он, — преклоним здесь во прахе колени и смиренно возблагодарим господа за то, что он невредимыми привел вас сюда среди опасностей пути.

Он опустился на колени, его примеру последовал Свенсон. Мэри ждала, украдкой поглядывая на Филиппа, и увидела, что и он опустился на колени вместе с другими. Он не протестовал. Он стал на колени и склонил голову. И она вдруг поняла, почему он это делает: это было бы приятно Наоми. Тогда и она стала на колени, с прежним страхом в душе. Ей было страшно оттого, что он молился… Он ускользал от нее все дальше и дальше.

3

Филипп не делал никаких попыток рисовать. Ящик с красками лежал забытый в темном углу хижины, а он три дня с утра до вечера бродил один по берегам нагретого солнцем озера. Мэри все ждала, борясь со странной, неестественной ревностью к призраку, сопровождавшему Филиппа в его прогулках. А на четвертую ночь ее разбудил его голос:

— Мэри, мне нехорошо, — прошептал он. — Боюсь, что я опять схватил лихорадку.

И голос его звучал кротко и виновато.

К полудню лихорадка совсем овладела его хрупким телом, а к вечеру он уже лежал неподвижно, без сознания. Три дня и три ночи Мэри просидела подле него, в то время как Свенсон возился со своими лекарствами и с грубоватым добродушием повторял:

— Он скоро будет опять молодцом. Не бойтесь. Он силен, как бык. Я видел его и в худшем состоянии.

Мэри сидела у постели, освежала водой худое лицо Филиппа и нежно касалась его лба своей рукой. Лихорадка не проходила. Она неустанно сжигала это слабое тело.

По временам Филипп бредил леди Миллисент и Свенсоном, но чаще всего Наоми. Она все время была возле него, как-будто и она ухаживала за ним у его изголовья…

Посреди четвертой ночи, когда Свенсон заглянул в палатку, проведать больного, Филипп медленно повернул голову и открыл глаза. Минуту он растерянно озирался кругом, потом, с усилием подавшись вперед, дотронулся до руки Мэри.

— Мэри, — сказал он, — ты моя, Мэри… и была моею всегда.

Он попросил ее достать из его ящика карандаш и бумагу, а потом сказал:

— Я хочу попросить тебя кое-что написать. Я скажу тебе, что именно…

Когда она вернулась, он некоторое время лежал молча, потом заговорил:

— Дело вот в чем, Мэри. Слушай… пиши… Я думаю, это надо составить так… Пиши: «Что бы ни случилось, я хочу, чтобы после моей смерти мои дети, Филипп и Наоми, от первой моей жены Наоми Поттс, не были переданы на попечение моей матери Эммы Даунс».

Он помедлил и затем чуть слышно пробормотал:

— «Того же я хочу и в отношении ребенка или детей, которые могут родиться после моей смерти… от моей второй жены, Мэри Конингэм. Таково мое непременное желание».

Он глазами подозвал Свенсона.

— Приподымите меня, — сказал он. — Мэри, пожалуйста, придвинь мне карандаш и бумагу.

Она поднесла ему блок-нот и придерживала бумагу, в то время как его худая коричневая рука с трудом выводила: «Филипп Даунс».

Карандаш упал на пол.

— Теперь, Свенсон… вы должны подписать, как свидетель…

Свенсон осторожно уложил больного, затем подписал свое имя и тихонько вышел.

Когда его нескладная фигура вышла из двери в синеву африканской ночи, Мэри опустилась на колени у кровати больного. Прижав его сухие, горячие руки к своей щеке,