Хорошая женщина - Луис Бромфильд

— Никто не должен знать. Мы уедем. И если ты хочешь, мы сохраним это в тайне.

Она немного смягчилась.

— Почему вы не можете подождать немного?

Он твердо взглянул ей в глаза.

— Я и так ждал слишком долго, много лишних лет.

— А теперь, когда отец временно уезжает в Австралию, я останусь совсем одна… Никого около меня не будет. Горько, приближаясь к старости, убедиться, что твоя жизнь обратилась ни во что… что вся борьба пропала даром.

Он видел, что она начинает «взвинчивать себя», как это всегда было ее обыкновением в трудных случаях. Он знал эти признаки, но они больше не действовали на него. Таким способом она больше не могла влиять на него. Но одно все же тронуло его — ее слова: «теперь, когда отец временно уезжает назад в Австралию…». Она не знала, что никогда больше не увидит Джэзона.

— Я иногда буду навещать тебя, — сказал Филипп. — Ты не потеряешь меня.

— Ну, это уже не то, Филипп! Когда девушка выходит замуж, она попрежнему принадлежит своей матери, когда же женится сын, он потерян навсегда.

— Что ты, мама! Ведь я был женат и раньше.

— Ах, это не в счет! Наоми была ничто, бедняжка…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В ДЕБРЯХ

1

Часть путешествия от берега океана они проделали по незаконченной железной дороге, которая лишь недавно, подобно змее, просунула свою голову сквозь леса, еще девственные в те времена, когда Филипп с Наоми, Свенсоном и лэди Миллисент пробирались пешком к берегу океана. Был конец сезона дождей, но еще не началась палящая жара, и Мэри видела страну в ее наиболее привлекательном виде, когда все было зелено, а земля была еще сырой и пахучей. Железная дорога сразу оборвалась, без всякого видимого основания, среди группы ветвистых деревьев, и здесь они провели вторую ночь в бараке, разделяя его с местной стражей. Поздно ночью Мэри впервые услышала рыканье льва — странное, спазматическое покашливание, которое раздавалось все ближе и ближе, пока, наконец, не задрожали шаткие стены барака. Она присела в постели, и ей казалось, что она слышит, как зверь бродит вокруг непрочного жилища.

Утром она нашла на сырой земле следы когтистых лап, глубоко отпечатавшиеся под тяжестью мощного тела. И снова ужас охватил ее, на этот раз не столько перед грозным зверем, сколько перед той темной силой, символом которой он как-будто являлся. Стоя перед этими следами на земле, она знала, что это не ночной кошмар, а реальность. Это было неотъемлемо от той жизни, в которую она вступала. Так будет каждый день.

Мэри ничего не сказала Филиппу. Она сознавала, что не должна нарушать покоя, повидимому, мало-по-малу овладевавшего им с каждой милей, приближавшей их к Мегамбо и медноцветному озеру. Он больше не казался усталым и несчастным. Он не был прежним безвольным, несамостоятельным Филиппом, которого она всегда знала. Перед ней был новый человек, которого она никогда не видела, кроткий и спокойный, со взором, казалось, устремленным по временам далеко за пределы окружавшего их мира. Дважды она заставала его погруженным в созерцание поросшей кустарниками равнины, как-будто он был очарован открывавшимся перед ним пустынным величием.

Она никогда даже словом не нарушала его настроений, но ей было страшно, так как в такие минуты он как-будто уходил от нее в какой-то свой особый мир, куда она не имела доступа. Однажды, проснувшись среди ночи, она увидела, что он сидит у костра и глядит вверх, на усеянное звездами небо. В ту ночь она долго лежала без сна, наблюдая его…

На четвертый день, достигнув вершины низкого поросшего терновником холма, Филипп остановил маленький караван носильщиков и сказал ей:

— Вон там должно быть озеро и Мегамбо.

Он указывал вдаль, туда, где равнина как-будто кончалась группой отлогих, поросших редкими деревьями холмов, а дальше сменялась темной линией настоящей леса. А еще дальше миражом выступали из легкой прозрачной дымки горы. Мэри долго смотрела в ту сторону и вдруг увидела, что то, что она приняла вначале за небо, в действительности, было огромным озером. Она глядела на него, и оно как-будто оживало, ярко отражая небо своей металлической поверхностью. Это была темная, пустая страна, дикая и мрачная в своей таинственной тишине.

2

Свенсон первый заметил их приближение и вышел встретить их на опушку леса. Он был предупрежден чернокожим носильщиком, догонявшим партию немецких инженеров, направлявшихся в глубь страны. Свенсон так изменился, что в первое мгновение Филипп смотрел на него как на чужого. Он сильно похудел, и его волосы совсем поредели. Как-будто для того, чтобы уравновесить эту потерю, он отростил огромную рыжеватую бороду, придававшую ему вид монаха в комической опере. Но тихие голубоватые глаза его остались те же, и та же была его манера медлительной речи, как-будто он всегда боялся, что его язык обгонит его вялый мозг.

— Вот моя жена, — сказал Филипп, и тень Наоми внезапно пала на них троих. — Вы получили мое письмо?

Бедный Свенсон побагровел и неуклюже мял свою истрепанную соломенную шляпу похожими на сосиски пальцами.

— Нет, — пробормотал он, — нет… Какое письмо?

Последовало мгновение ужасной тишины. Мэри и Филипп, оба видели, что он ожидал Наоми. Он все время думал, что женщина, которую он издали видел среди вереницы носильщиков, тянувшейся вдоль реки, была Наоми, возвращавшаяся назад. И это было верно. Наоми вернулась. Непонятным образом, она вернулась и овладела ими всеми. Она была и в тупом, озадаченном взоре Свенсона, и в смущении Мэри, и в трагическом молчании Филиппа.

Первым заговорил Филипп:

— Наоми умерла!

А Мэри с горечью подумала: «Она не умерла! Не умерла! Здесь все принадлежит ей. Этот странный человек жалеет, что я не Наоми».

— Мы скучали без вас, — уныло произнес Свенсон.

— Я обо всем расскажу вам… потом, когда мы устроимся. Теперь двинемся вперед.

— Я рад, что вы вернулись. Я не получил вашего письма и только слышал о вас от немцев, прошедших здесь неделю назад.

Свенсон стал похож на ребенка, забывшего стихотворение, которое он должен был прочесть перед большой публикой. Он смутно сознавал, что сделал неловкость.

— Я вернулся не для работы, — быстро сказал Филипп, — по крайней мере, не для миссионерской. С этим все кончено.

— До нас сюда не доходят новости, — покорно отозвался Свенсон. — Я не знал.

— Вы одни?

— Нет… у нас тут новый пастор… некий Мэрчисон… Он взял на себя работу Наоми.

Наоми! Наоми! Наоми!

— Пойдемте, — сказал Филипп.

Он крикнул носильщикам, чтобы они двинулись