Хорошая женщина - Луис Бромфильд
Джэзон всегда, прежде всего, думал о женщинах. Филипп медленно повернулся к нему.
— Да…
— Тебе она очень дорога?
— Да.
— Ты мог бы жениться на ней и увезти ее с собой? Она замужем?
— Нет.
— Как ты думаешь, она согласилась бы уехать с тобой?
— Да, я уверен, что она поедет, куда я захочу.
— Ну, это настоящая находка!
Они помолчали, а потом Джэзон внезапно коснулся того, что до сих пор тенью пряталось за их словами:
— И там… там мать не будет совать нос в твои дела.
— О, я уеду… Я не останусь здесь.
Джэзон сразу повеселел.
— Тогда поедем со мной. Я бы даже подождал, чтобы ты мог собраться. Нам нужно лучше узнать друг друга, Филипп. И тогда, я уверен, тебе там понравится. — Он вдруг положил руку на рукав Филиппа. — Я скажу тебе кое-что, если ты обещаешь мне не передавать матери… по крайней мере, до тех пор, пока я не уеду.
Он пытливо взглянул на Филиппа, который спросил:
— Что же это такое?
— Смотри, не говори ей. Обещай!
— Хорошо, не скажу.
— В Австралии у тебя есть братья и сестры!
Джэзон выжидательно взглянул на сына, но у Филиппа был просто озадаченный вид.
— Как это? Что ты хочешь сказать, папа?
— Ты не был бы там один. Видишь ли, там у меня тоже есть семья… Ты был бы там среди братьев и сестер.
— Но ведь ты женат на маме.
— Не беспокойся. Я не двоеженец. Я не венчался с Дорой — это моя вторая жена. Она знает об Эмме. Я рассказал ей все. Она так привязана ко мне, что не огорчается тем, что мы не оформили нашу связь.
Маленький человечек склонил голову набок. При мысли о Доре его угнетенное настроение, казалось, исчезало. Что же касается Филиппа, то он только глазел на отца, не в силах должным образом реагировать на такое сообщение. Оно не удивило и не возмутило его, так как весь разговор воспринимался им как нечто нереальное, как будто он беседовал с отцом во сне. Зато реальностью была для него картина неубранной комнаты с носовым платком Мэри, положенным на стол рукою Наоми, и другая картина — комната с убогой кроватью и углублением в сером одеяле.
— Ты как будто не удивлен, — сказал отец.
— О, нет!.. Меня больше ничто не удивляет. По-моему, если ты хотел иметь там семью, значит, так и нужно было.
— Так вот видишь, Филипп, они твои братья и сестры, дети твоего отца…
Филипп сделал над собой усилие.
— Сколько же их там?
Джэзон гордо выпятил свой желтый жилет.
— Три мальчика и две девочки, — сказал он. — Никто не скажет, что я не внес своей лепты в жизнь вселенной. Все они рослые и здоровые. Самой младшей… Эмме… тринадцать лет.
— Эмме?!
— Да. Я назвал ее по твоей матери. Мне всегда нравилось это имя, и я всегда хорошо относился к твоей маме, когда на нее не находил стих.
Филиппу вдруг захотелось смеяться. Слова отца причиняли ему боль и в то же время смешили его.
— Остальных зовут Джэзон, Генри, Гектор и Вероника. Им давала имена Дора. Она чудная женщина… Во многом она похожа на твою мать, только она понимает меня.
Воцарилось молчание, и Филипп подумал: «Если бы я поступил так же, как и он, все сложилось бы хорошо. Он счастлив, и он всегда был свободен. А я слаб и труслив. Я всегда во всем колебался, а теперь для меня нет выбора».
— Ты понимаешь, что я хочу сказать, — заговорил опять Джэзон. — Там у тебя был бы дом и семья. Ты не был бы одинок в чужой стране. — Он с грустью поглядел на сына. — Поезжай со мной… независимо от того, поедет ли та женщина.
— Нет, папа… я не могу. Мне надо жениться на той женщине, а потом я хочу поехать в новую страну… один. — Его лицо стало серым и безжизненным. — Мне нужно так поступить… Только это возможно для меня.
— Ты хорошенько подумай сначала, Филипп!
— Я уже думал… я только и делал, что думал.
Отец встал и взялся за шляпу.
— Так ты не скажешь маме?
— Не скажу никогда. Не беспокойся.
— Ты можешь сказать ей после моего отъезда… я просто не хочу сам говорить с ней об этом, вот и все.
Джэзон вышел, снова охваченный унынием. Филипп совсем уже не был его сыном. Эмма что-то сделала с ним.
Когда отец ушел, Филипп сел и расхохотался, хотя что-то томило и жгло его внутри. «О, господи! Так у меня трое братьев и две сестры в Австралии! Вот откуда у него такой акцент. Он перенял его от своей Доры!».
28
В этот вечер Филипп сидел с Мэри в викторианской гостиной и обсуждал с нею будущее. Он в первый раз переступил порог дома, и спокойный, женственный дух порядка, царивший в большой комнате, успокаивал его и был ему настолько же приятен, насколько Эмма находила его меланхоличным и угнетающим. Но он пришел к Мэри не за утешением и лаской, как это бывало раньше. Он не говорил о комнате над конюшней, не касался Наоми, и Мэри, наблюдая его, думала: «Может-быть, я ошиблась. Может-быть, в конце-концов, он взялся за ум и отрешился от всего того, что осталось позади». Но в следующий миг она увидела, как он закрыл глаза. Она знала, что он видит: комнату в пансионате, где умерла Наоми. «Им ни в коем случае не следовало пускать его туда», подумала она. Но в то же время она знала, что никто не мог бы удержать его. Он поехал, потому что видел в этом свой долг, своего рода искупление…
Подавшись вперед, она дотронулась до его руки, но он остался безучастным. Спустя некоторое время, он сказал:
— Ничего, Мэри. У меня просто голова болит. Это со мной в последнее время бывает.
Они не могли пожениться и остаться в городе, где за ними следило столько глаз в надежде на скандал. Но Филипп был одержим мыслью, что им необходимо обвенчаться немедленно. Вначале она думала, что он жаждет поскорее соединиться с нею, но потом поняла, что им руководили какие-то другие
