Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес

– Не разговаривай с зубной пастой во рту, – делает очередное замечание Ольвидо. – И передние зубы надо чистить, двигая щеткой вверх-вниз. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. – Ольвидо демонстрирует движения воображаемой зубной щеткой. – А являться людям я не могу. Кстати, что значит «забить»?

– Чтобы они отстали от мамы. Они ее пугают.

– Вверх-вниз. Вверх-вниз.

– Да знаю я, господи! – Фелиситас двигает щеткой правильно, но слишком резко, и сердито глядит на бабушку.

– Не полощи рот водой из-под крана. Еще чем-нибудь заразишься.

Фелиситас демонстративно наклоняется к крану и набирает полный рот воды.

– На здоровье! Если тебе станет плохо, мне не жалуйся, – говорит Ольвидо и исчезает. Через пару минут она входит в ванную со стаканом, как предполагает Фелиситас, фильтрованной воды. Молча ставит его у раковины.

– Если твой план провалится, я тут ни при чем, – предупреждает Фелиситас и отпивает из принесенного стакана.

– Я не собираюсь тебя обвинять, потому что он не провалится. Не переживай. Скоро ты от меня избавишься. Хотя я так и не научила тебя играть в damas chinas.

Фелиситас выплевывает воду:

– Я умею играть!

– Нет, толком не умеешь, – стоит на своем Ольвидо и исчезает, прежде чем Фелиситас успевает что-то сказать в свою защиту.

Внезапно Фелиситас ощущает в груди что-то неприятное, как будто колючая роза обвивается вокруг ее сердца и легких. Причиняет боль. Не дает нормально дышать. Эта роза похожа на ту, что распускалась каждый раз, когда Фелиситас тянулась к телефону и слышала щелчок вместо голоса Ольвидо, ее стебель становился длиннее и сжимался туже, когда ребята в детском саду делали открытки ко Дню бабушек и дедушек, а стоило Фелиситас увидеть какого-нибудь ребенка с бабушкой или дедушкой, играющих в парке, покупающих продукты или приходящих в библиотеку, на стебле тут же отрастал новый шип. Эта роза похожа на ту, но все же она другая.

Как называется чувство, когда скучаешь по кому-то, кто находится прямо перед тобой? Это уже не тоска по недоступному, ведь Ольвидо рядом, на расстоянии вытянутой руки. Но если она права, то скоро исчезнет навсегда. Как же называется это чувство? Фелиситас приходит на ум только одно слово: отчаяние.

Глава 48

Ангустиас

Ангустиас готова признать, что ей неплохо живется в городке Грейс, однако в обществе его жителей она часто чувствует себя не в своей тарелке. В проходах супермаркета и в очереди в кассу люди бросают на нее обеспокоенные взгляды. Посетители библиотеки сначала смотрят на нее сочувственно, а уж потом здороваются или говорят, что им нужно. После воскресной службы прихожане подходят к ней и сообщают, что молятся за нее. Однако это ничуть ее не успокаивает. Ангустиас представляет, как они стоят на коленях у церковных скамей или возле своих кроватей, склонив головы, закрыв глаза, и шепчут. Губы шевелятся медленно, а затем все быстрее и быстрее, голос звучит громче, и она узнаёт этот голос. Голос своей матери.

– Господи, храни Ангустиас, – умоляет она. – Пошли ей мудрости и здравомыслия.

Ольвидо всегда просила именно этого. Неужели эти просьбы все еще актуальны? Ангустиас в безопасности. У нее есть крыша над головой, работа и крепкое здоровье. А самое главное, у нее есть возможности и средства обеспечить безопасность Фелиситас.

Фелиситас не просто в безопасности. Она счастлива. Чаще всего ее облако цвета желтого нарцисса. Иногда оно становится ярче. Иногда тускнеет. Иногда окрашивается в бордовый, винный и разные оттенки синего. Да, грифельно-серый никогда полностью не исчезает. Но ведь есть желтый! А когда приходит в гости Эстела и они смотрят фильм, что-то ищут в ее телефоне или просто болтают, облако Фелиситас напоминает сладкую вату с вишневым вкусом. Когда она возвращается из дома Самары, проведя весь день с Густаво, оно нежно-голубое и лососево-розовое. И как только можно быть уставшей и возбужденной одновременно? Почему на следующий день она бежит туда опять и через день побежит снова? Почему Ангустиас так этому рада? Почему она перестала интересоваться у Самары, как продать дом Ольвидо? И сама не прикладывает к этому никаких усилий.

Надо подождать, пока у Фелиситас заживет рука, думает Ангустиас. Всего пару недель. До начала учебного года еще месяц. И, учитывая, как безрассудно ведет себя Фелиситас, им, возможно, придется вскоре опять навестить доктора Гутьерреса. Густаво надоумил Фелиситас научиться кататься на велосипеде с одной рукой. Она ободрала колени и правый локоть, но каким-то чудом еще ни разу не свалилась на сломанную руку.

– Мам, смотри! – кричит Фелиситас с улицы, одной рукой держась за руль велосипеда Густаво, а другую прижав к туловищу. Она не успевает уехать далеко, прежде чем ей приходится выставить ногу, чтобы затормозить и не упасть, но Густаво так за нее радуется, словно она выполнила самый смелый трюк. Ангустиас не слишком беспокоится. В возрасте Фелиситас она проделывала гораздо более опасные маневры, и с ней все было в порядке.

А сейчас про нее такого не скажешь. Ангустиас устала от цвета индиго, застилающего зрение. Этот цвет никогда не исчезнет, ни в Грейс, ни где-то еще, где люди помнят ее мать, по-прежнему любят ее и по какой-то непонятной причине просто боготворят. «Знаете, что ваша мама для меня сделала?» – спрашивает ее кто-то на почте, но не вдается в подробности, что именно сделала Ольвидо, кроме того, что выслушала или дала хороший совет. «Знаете, какой она была особенной?» – обращается к ней женщина, пока они стоят в очереди на заправке. За вопросом следует довольно банальная похвала: «Она была одаренным человеком».

«А вы так же потрясающе готовите?» – интересуется мужчина, когда она сидит на скамейке в городском парке во время обеденного перерыва. «Нет», – коротко отвечает Ангустиас и доедает свой самый обычный бутерброд с ветчиной и сыром. После чего встает и возвращается в библиотеку.

Даже не будь у нее способности видеть вокруг столько цветов, Ангустиас не перестала бы думать о матери. Каждый день она спит в ее гостиной, принимает душ в ее ванной и ест у нее на кухне. А Самара вдруг начинает приносить разные мексиканские блюда со странно знакомым вкусом. Ангустиас вежливо просит соседку прекратить, ссылаясь на нежелание злоупотреблять ее щедростью, но Самара уверяет, что наготовила слишком много еды и считает неправильным ее выбрасывать. Фелиситас каждый раз спешит к двери и забирает принесенное блюдо. Ангустиас особо не сопротивляется. Им надо что-то есть. Ну что с того, что от знакомого вкуса и запаха ей становится чуточку грустно?

За ужином Фелиситас теперь особенно разговорчива. Каждый вечер она торопливо пересказывает события дня,