В перспективе - Элизабет Джейн Говард
Иногда она засыпала, свернувшись на диване: сейчас ее ум постоянно получал так много пищи для размышлений, что в одиночестве ее смаривал здоровый сон. Ее уже не терзали так остро сердечные муки, которые, как ей когда-то (совсем недавно) казалось, не покинут ее никогда. Вспоминать о них ее не тянуло, но она уже не ловила себя на мысли, что больше не может думать ни о чем другом. С того дня, когда она села в машину с Конрадом, она ни разу не общалась со своими родителями. Это он встретился с ее отцом за городом и с ее матерью в Лондоне и вернулся с этих собеседований загадочный и очень ласковый с ней. Они не возражают против его женитьбы на ней – вот и все, что он сказал, и она парировала, что ей почти двадцать один год. Необоснованные возражения способны оказаться куда более докучливыми, нежели имеющие законную силу, ответил он.
Что ж, они не возражали; ей не хотелось думать о них, тем более что теперь у нее было предостаточно тем для размышлений. Прошла неделя, а ее так и не покинуло ощущение, что она единственная почетная гостья на продолжительной вечеринке: их жизнь была так явно посвящена ее удовольствиям, что она не понимала, как соотносится эта неделя с остальным их супружеством. Ибо, уж конечно, так продолжаться попросту не могло – к примеру, в Лондоне. Он сказал, что будет работать, что он купил им дом – она старательно порылась в памяти в поисках других указаний на то, что казалось ей реальностью их жизни вдвоем, но ничего не нашла. По-видимому, ее дело – заниматься домом. Значит, в Лондоне она будет вносить свой вклад, перестанет быть восхищенной пешкой в этом затейливом, увлекательном, прихотливом замысле, который он готовил для нее. Она задумалась, какую работу он будет выполнять в Лондоне, и тут поняла, что он ни единым словом не обмолвился, чтобы дать ей хоть какое-то представление о своей профессии. Неслыханно, конечно, выйти за кого-то и не знать даже этого. Не просто неслыханно, а прямо-таки нелепо – и то, что он не сказал ей, и то, что она не выяснила такую элементарную подробность. «Милая Тони, – часто говаривала ее мать, – всегда настолько непрактична! Такая растяпа!» Как ей было ненавистно, когда ее звала «Тони», называла непрактичной, милой или растяпой ее мать! Почти с дрожью противоречия она принялась подсчитывать все, что знала о своем муже. Его отец был еще жив. Его мать умерла несколько лет назад. У него был брат, который выступил в роли угрюмого свидетеля при гражданской регистрации брака. Поражала его осведомленность об искусстве, о женской одежде, о винах, парфюмерии, еде. По-французски он говорил (как казалось ей) с неразборчивой беглостью. Следовательно, был обаятельным, идеальным компаньоном для жизни, которую они сейчас вели. Она смутно полагала, что он богат – они явно тратили суммы, которые казались ей невероятными; однако она помнила его слова «я трачу деньги» – недвусмысленное, веское утверждение, которое необязательно означало, что он не ограничен в тратах; более того, в его случае более вероятным было бы то, что он тратил все, что имел, и начинал заново. Но как начинал? Что он делал, чтобы заработать? Внезапно ей вспомнился ее паспорт, где в графе «Род деятельности» значилось «замужняя женщина».
Его паспорт лежал, насколько она знала, на его туалетном столике. Она взяла этот паспорт и помедлила: легкомысленные или зловещие варианты теснились у нее в голове – «агент», «дилетант», «взломщик», «деятель искусства» – на кого он похож? Но она никогда не встречала человека, который выглядел бы как он; по всей вероятности, занимался он делом, о котором она никогда не слышала. Она открыла книжечку. Он уставился на нее с фотографии – нечеткий и скрытный. «Юрист, – прочитала она раз, потом другой: – Юрист». Она закрыла паспорт и медленно вернулась на диван. Юрист! Ну и почему же это кажется настолько невероятным? Он не соответствовал ее представлениям о юристе, но были ли юристы среди ее знакомых? Только дядя, а она по своей юности еще не воспринимала родственника иначе, чем просто родственника. Дядя Саймон выглядел вылитым дядей и по случайному совпадению был юристом. Я слишком мало знаю о жизни, грустно подумала она. Переполнившись этим глубоко личным признанием (из тех, которое она не сделала бы ни при ком), она снова легла, подняв ступни выше головы, приняв позу, про которую Конрад сказал, что она выгодно подчеркивает ее восхитительные щиколотки, и попыталась вообразить жизнь жены юриста. Беда заключалась в том, что они не вели сейчас супружескую жизнь. Она не знала точно, что подразумевается под этим, но преимущественно чувствовала, что Конрад относится к ней не так, как в равной степени ответственному человеку. С этого момента ее мысли понеслись вскачь. Он был добрым, был обаятельным, но она чувствовала себя ребенком или, как в той песне, которую подруги ее матери напевали и насвистывали, размечая теннисный корт или готовя столы для бриджа, – огромной прекрасной куклой. Он умышленно не давал ей взять на себя обязанности, которые она считала полагающимися ей, или хотя бы выяснить толком, в чем эти обязанности заключаются…
В одиночестве, в отсутствие зеркального отображения, которым служит наличие другого человека, зеркала воображения порой дают изощренные искажения. К тому времени, как вернулся Конрад, она уже крепко ухватилась не за тот конец затейливой палки, которой при первом же подходящем случае была всецело готова избить сама себя.
Он вернулся в седьмом часу, несколькими минутами позднее обычного, и застал ее нервно читающей французскую газету.
Похоже, он был в настроении.
– Я заказал нам билеты.
– На что?
– На «Манон». Это хорошо?
– Да.
Он пригляделся к ней: она все еще смотрела в газету, хмурясь с сосредоточенностью, которая ни на миг не обманула его.
– Антония!
– Да?
– В чем дело, Антония? Что-нибудь случилось в мое отсутствие?
– Ровным счетом
