В перспективе - Элизабет Джейн Говард
– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать наших отцов. – Он понял, что ответ получился скованным от слабости. Она тихо отозвалась:
– Мне казалось, они немного похожи.
– А наши матери – нет. – Легкий оттенок ехидства не ускользнул от нее. Она чуть покраснела.
– Полагаю, да.
– Хочешь потанцевать?
Она покачала головой, потом подняла взгляд, выясняя, не хочет ли он. Было что-то нестерпимо трогательное в ее тайном, чутком желании угодить.
– А у меня есть для тебя футляр, – вдруг сказал он. В последнее время он обнаружил, что все чаще прибегает к спасительной щедрости. Он вынул футляр из кармана и положил на стол. – Нет, я хочу, чтобы они перетекли к тебе в ладони.
– Хризолиты, – объяснил он, когда она уставилась на ожерелье из зеленых камней, накинутое ей на пальцы. – Их любили в эдвардианские времена, сейчас они не в моде, но это твой цвет.
– Как мох – или витражное стекло.
Он встревоженно смотрел на нее: ее выражение оказалось непредсказуемым – и желанным настолько, что он едва смог это вынести.
– Тебе они нравятся?
– Да… о, да. Спасибо. Но ты слишком много даешь мне.
Он промолчал.
– Они прелестны: прелестный цвет, – повторила она и медленно перелила камни обратно в футляр.
– Домой?
Она снова посмотрела на него – ни тени волнения не отразилось на ее лице.
– Если хочешь.
– Важно то, что хочешь ты, – сказал он в такси.
– Почему? Почему не вместе с тобой? Я же не инвалид и не избалованный ребенок.
– Разумеется, это не про тебя.
Она понизила голос:
– По крайней мере, мне известно, что это не про меня.
Она забилась в угол сиденья, как можно дальше от него.
– Когда мне можно научиться водить машину? – спросила она спустя долгое время, и он подивился, с каким размахом и скоростью работала ее мысль, чтобы прийти к этой явной непоследовательности.
– Зачем ты хочешь этому научиться?
– Ты же говорил, что не любишь водить, и я подумала, что это могло быть полезно. Тогда я возила бы тебя повсюду.
– Это было бы идеально. Разумеется, пришлось бы купить тебе шоферскую форму. – Ее лица он не видел, но гнев ощутил мгновенно. – Антония! – Он протянул руку, чтобы дотронуться до нее.
– Ты, похоже, твердо вознамерился сделать так, чтобы от меня не было никакой пользы!
Он ждал, не рискуя дать ответ в такой темноте.
– Это самое меньшее, что ты мог бы позволить мне сделать!
Подумав, он ответил:
– На этот счет тебе придется дать объяснения.
– Ты сделал мои объяснения невозможными! Не понимаю, как ты можешь просто желать наряжать и украшать меня, показывать мне все, что мы повидали и услышали за эту неделю, если не считаешь нужным принимать меня всерьез во всех прочих отношениях. Из-за тебя мое замужество выглядит настолько неравноценным! Я думала, мы достаточно обсудили его, чтобы все прояснить, но, очевидно, нет, совершенно недостаточно: даже сейчас по твоей милости я чувствую себя вздорной, неблагодарной, как я уже говорила, избалованным ребенком. Я не хочу все получать, ничего не отдавая, – этого уж точно никто не хочет!
– А что бы ты сочла чем-то?
– Дело не в том, что считаю я, а в том, что считаешь ты… – начала она и тут осеклась, сообразив, что они уже приехали. Он заметил, что она скрывала нетерпение, пока он расплачивался с таксистом, и потом, пока они находились на людях на отрезке пути между такси и своей квартирой. Но очутившись там, где можно было говорить что угодно, она словно не знала, что сказать. Прошлась по комнате, не позволяя ему забрать у нее плащ, и наконец пристроилась, как на насесте, на краешке дивана, взъерошенная, нервная и сердитая.
– Итак?..
Он стоял у камина, положив одну руку на полку, практически уверенный в себе, но готовый ждать.
– Почему ты женился на мне?
– Я хотел на тебе жениться.
– Но почему? Почему ты этого хотел?
Он молчал.
– Ты даже не знаешь! А может, ты думал, что знал, и убедился, что ошибался.
И на это он тоже не ответил.
– Видишь ли, я вовсе не ребенок. И не тот, кого надо просто наряжать, развлекать и кормить.
– А кто же ты, Антония?
Все, что он говорил, каждое мягкое вопросительное слово, умудрялось подчеркнуть ее гнев, спровоцировать ее безотчетную решимость закатить сцену.
– Ну вот, ты не знаешь. Ты ничего не знаешь обо мне. Не можешь ответить ни на один вопрос!
– Я могу ответить на любой вопрос. Могу точно сказать, почему я на тебе женился, и кто ты – и кем станешь. И сделаю это через минуту. Сними плащ – у тебя сережка запуталась в воротнике – и посиди спокойно.
Разумеется, он понимал, что исключает саму возможность спокойствия, подстрекает ее к опрометчивым поступкам.
– Не хочу я снимать плащ и прекрасно могу выслушать отсюда. – Она безуспешно попыталась отцепить сережку от кисейной оборки.
– Пожалуй, у меня получится лучше. – Но, прежде чем он успел подойти, она метнулась к зеркалу, чтобы отцепить сережку сама. Он тяжело вздохнул.
– Я женился на тебе, – медленно и отчетливо произнес он, – потому что ты будешь необыкновенно красивой, а для меня это означает, что на тебя будет приятно смотреть и находиться рядом, и если ты станешь моей, мне будут завидовать другие. Зная все это, я захотел тебя. Я женился на тебе, потому что ты неглупа, потому что тебе от природы присущ хороший вкус, потому что ты наделена поразительной способностью получать удовольствие, а еще потому, что если уж жениться, мне хотелось обрести хотя бы возможность приблизиться к идеалу. Ты не будешь идеальной, но степень, в которой ты не оправдаешь ожидания, окажется моей виной, а не твоей, и эта ответственность для меня желаннее любой другой. Будучи той, кто ты есть, ты также обладаешь потенциалом полного фиаско, можешь стать трагически деструктивной. Тебе потребуется известная мера защиты, чтобы этого избежать. Так что тебе посчастливилось найти того, кто принимает тебя настолько серьезно, как делаю я и как намерен делать впредь. А мне очень повезло найти ту, чьи врожденные таланты сделают предприятие в целом настолько увлекательным, найти хотя бы возможность совершенства. Как видишь, поэтому я не могу не смеяться, когда ты говоришь, что я не воспринимаю тебя всерьез.
Она стояла спиной к нему, и по ее неподвижности он понял, что она вся обратилась в слух. Теперь же, не шевельнувшись, она
