У смерти твоё имя - Диана Аркадная

Под цветком темнеют грязным багрянцем буквы ее имени.

Глава 12

Зима все больше заявляет свои права, заметая покатые склоны снегом, проникая ледяным присвистом сквозь щели и оплетая еще недавно живой лес путами безмолвия. Сабина еще несколько раз ходит на охоту вместе с Чиркеном, и каждый из этих дней становится частью особенных воспоминаний, наполненных разгоряченным дыханием, парящим на морозе, тяжестью винтовки в руках и чувством головокружительного азарта. Мужчина учит ее бережно и терпеливо, грань за гранью открывая новое знание и понимание охоты как ритуала. После таких дней девушка ощущает, как невидимая глазу пружина внутри нее распускается, вновь дышится полной грудью, как не дышалось уже очень давно, а быть может, и вовсе никогда, словно она уже родилась с заводным механизмом, оказавшимся сломанным, и теперь умелая рука мастера выправляла его по кусочку.

– «Однажды существовал город, в котором все люди были похожи на часы. У каждого был часовой механизм, который прятался в спине, и самый настоящий циферблат с часовыми стрелками, располагавшийся на груди. Жители города любили украшать свои циферблаты с помощью ярких лент и отрезов пестрого шелка, а некоторые даже разукрашивали их разными картинами с пейзажами, цветами и диковинными птицами. Находились и те, у кого на каждый час вылезала кукушка или начиналось целое механизированное представление с плывущими по кругу фигурками куколок. Куколки танцевали, целовались, убегали друг от друга – словом, делали все, на что хватало фантазии сделавшего их мастера и заказчика.

При встрече люди обязательно сверялись по времени, и это было излюбленной темой для разговоров, если у какого-то горожанина вдруг отставала секундная стрелка.

“Любезная госпожа М., у вас отставание на три секунды!” – могла высказать одна товарка другой.

“Ах, какой позор! – восклицала оконфузившаяся особа. – Срочно к часовщику!”

Часовщики были самой уважаемой профессией в том городе. Они помогали жителям держать свои циферблаты в полном порядке и чинили неполадки в механизмах, становящихся слишком старыми и оттого рассыпающихся. Они же совершали первые заводы у маленьких детей, которые, впрочем, часто сбивались от бега и подвижных игр, и приходилось по многу раз подводить крошечные стрелки, прежде чем те принимались работать без сбоя.

У одного такого часовщика в семье было семеро детей. Старшие дети как дети, а вот самая младшая девочка родилась со сломанным механизмом. Как бы ни старался ее отец, как бы ни заводил раз за разом маленькие часы в теле дочки, те не желали показывать точное время. В один момент они могли указывать на шесть часов, а в другой – уже на двенадцать.

“Возмутительно!” – шептались горожане при виде девочки. Другие дети сторонились ее, потому что время на ее циферблате их постоянно путало. Так и жила она, проводя дни в играх с самой собой, пока однажды ее отец не придумал для нее особую накладку в виде второго часового механизма с правильным циферблатом, которая крепилась как дверца железными гвоздиками на ее собственный. Он сказал дочери, что, пусть она не сможет понимать других, другие будут думать, что понимают ее, ведь смогут видеть на ее часах то же время, что и на своих. Часовщик также предупредил девочку, чтобы она не вздумала приоткрывать накладку, ведь в этом случае железные гвоздики начнут давить на настоящий механизм внутри и рано или поздно сломают его.

Девочка росла. Люди тянулись к ней, как к любому другому, но ей было сложно среди них, ведь ее собственные часы почти всегда показывали разное с ними время. Вместо этого она искала общества тех, чьи циферблаты были несовершенными и кто казался ей похожим на нее: у кого-то было треснуто циферблатное стекло, у кого-то дрожала минутная стрелка при ходе, а у кого-то ее и вовсе не было. Когда уже взрослой девушкой она впервые влюбилась в одного такого человека, то захотела показаться ему как есть, позабыв наставления отца. Тогда накладка открылась совсем легко и почти без боли. Девушка желала услышать особые слова от своего возлюбленного, но, завидев ее часы, лишенные обманки, тот поспешил отречься от их любви. После него были и другие. Рано или поздно девушка обнажала свою суть перед очередным избранником, и раз за разом дверца открывалась все труднее и больнее, а железные гвоздики проникали в самое ее нутро, раздирая плоть и ломая механизм. Но никто так и не сказал ей долгожданных слов.

Время шло, и девушка привыкла жить с непреходящей болью, так что та стала ей почти желанным другом. Когда же казалось, что боль утихает, девушка влюблялась, и все повторялось по кругу. Год за годом ей становилось все сложнее дышать, ведь железо успело пронзить ее легкие. И все чаще механизм вовсе переставал работать, а затем запускался вновь, пока девушка не поняла, что сможет открыть дверцу еще всего лишь раз.

В один день ей повстречался хороший человек. Его часы шли правильно, в них не было ни единого изъяна, и часто случалось так, что она совсем не понимала, о чем тот человек рассказывает ей, чего он хочет и чем живет. Тогда девушка принималась вглядываться в свое отражение в стекле его безупречного циферблата, и это утешало ее. Однажды ее печаль стала до того невыносимой, что она решилась и отворила перед ним свои настоящие часы. Она ждала, что возлюбленный отречется от нее, как это всегда случалось прежде, но тот правда был хорошим человеком. Поэтому он сказал слова – слова, которые девушка очень давно хотела услышать.

Стоило им быть сказанными, как железные гвоздики проникли в ее сердце, и оно остановилось уже навсегда. В груди девушки остались виднеться осколки когда-то целого механизма, но на помертвевших губах ее застыла улыбка».

– Что это были за слова? – спрашивает ее Тимур, когда она заканчивает сказку. Их отношения за последнее время претерпели изменения, остановившись на странной форме своего рода перемирия, и когда юноша просит ее о новых историях, Сабина не может ему отказать. Это время перед сном словно стирает все сомнения и скрытое напряжение между ними, сохраняющееся со злополучной ночи.

Взгляд подопечного опущен к рукам, в которых зажат нож с причудливо вырезанной ручкой. Лезвие вспарывает деревянный брусок, как острая игла – мягкий парафин, и с каждым движением изящных пальцев в заготовке все больше угадывается силуэт девушки в длинном платье. Стружка мягко опадает на стол, следуя за плавным ходом