Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева
Отец Верки боготворил двух своих девочек, жену и дочь, баловал и позволял всякие шалости, спускал на них всю шахтёрскую зарплату, а это немалые деньги. Если Асина мать, работая пирожником в кафе, получала пятьдесят шесть рублей, то Веркин отец приносил от шестисот до семисот, в зависимости от выполнения плана. Веркина мачеха работала директором спортивной школы, потом управляла Домом культуры, руководила Центральным городским бассейном. Асе неприятно было о ней вспоминать: сама бледная, овальная, как куриное яйцо, второе – на голове в виде начёса. На приветствия никогда не отвечала, всегда отмалчивалась…
Ася подошла к калитке. В чистом окне истерзанного ветрами домика мелькнуло женское лицо в белом платке. Пропало, появилось на крыльце. Старушка оказалась болтливой: успела рассказать Асе, что она думает о Путине, Навальном, погоде, Ленине (его старушка понимала лучше, чем Путина) и о трагедии русской женщины-алкашки – именно в такой последовательности. И совершенно неожиданно выдала:
– Если Любка послала за водкой, то не дам, а тебе дам.
Ася переводила взгляд со старушки на крыльцо, где стоял Ренат, и, казалось, впервые в жизни не знала, что делать. А старушка уже переместилась под навес, вернулась с бутылкой водки – держала двумя руками, как свиток, подала Асе. Не прощаясь, захлопнула почерневшую, в трещинах калитку.
– Больше не приходи, – внезапно вылетело в щель, – больше не дам.
Больше и не надо было. И этого не надо. Асю вдруг охватила полудрёма. Проще захмелеть от внезапной тишины ясного июльского вечера, когда едва ощутимый ветер словно зависает над деревьями, цветами, похожими на краски, разбрызганные по траве, над уютными заборами и замурованными зеленью садов кроткими домиками. От огромного внезапного простора, летящего навстречу простотой, кружилась голова, словно наступало жёсткое похмелье. Эта безупречная и торжественная красота была создана для неспешного созерцания. Глядя на неё, Ася невольно чувствовала неловкость за всё мелочное в себе.
Ася удивилась этой химии, которая превращала всё внешнее во внутреннее. Теперь бутылка раздражала, как нечто разгульное, нарушающее гармонию. Ощутила желание – вернее, потребность – немедля разбить её о забор! Одним махом убить в Гульназ ту сволочь, которая в ней поселилась, которая побуждала человека превращаться в животное.
В доме было пусто, только у стола сидела собака и горестно урчала. Хлеб проглотила на подлёте, вновь уставилась грустными глазами попрошайки. Больше ничего нет. На столе пустые стаканы, грязные тарелки. Ася налила в чашку воды, поставила на пол. Собака лакала быстро, от чего пол темнел мелкими брызгами.
Во дворе смеялась Гульназ, что-то громко говорила. Собака навострила уши, потащила тело к двери, ловко перекинула через порог, пропала в темноте. Ася выглянула в окно.
Гульназ в белой ночнушке тяжело тащила ведро к бане. Серебристые брызги плескались через край. Гульназ дёрнула дверь бани, белым пятном в темноте проёма стоял голый дядя Гена.
– Иди, иди, – крикнула ему Гульназ и захлопнула за собой дверь.
Ася ходила туда-сюда. Когда успели сговориться? Не полгода же она отсутствовала! Всего минут десять. Надо сходить туда и спросить, что происходит. Пусть скажут, что она ошиблась. Но страшно. Ася большая девочка и понимает, что она там лишняя. Ещё страшнее сидеть в скорлупе дома.
Захотелось домой: к Руслану, детям.
Позвонила. Связи нет.
На столе был бардак. Пахло селёдкой, по грязной посуде ползали мухи. Сонный овод с тихим жужжанием бился в мутное стекло. Из соломенной хлебницы торчали куски тёмного кисловатого хлеба. Тут же, у хлебницы, стояла наполовину опустошённая трёхлитровая банка с солёными огурцами.
Когда Гульназ вышла из бани, Ася мыла посуду. Выбежала во двор. Гульназ ломала крапиву у забора, уверенная, одухотворённая, счастливая, она словно вынырнула из прошлого и стала родной и знакомой.
Ася тихо её позвала.
Гульназ подняла голову, охнула, вспомнила про неё, оглянулась на баню, словно мучительно выбирала, кто роднее. В данную минуту радость от дяди Гены пересилила.
– Ты это… прости. Ладно? Сначала мы помоемся, потом ты. Или спать ложись.
Ася выжидала, когда Гульназ затребует водку.
В маленьком банном окошке мелькнула тень, скрипнула дверь. Гульназ напряжённо прислушалась, стала торопливо драть крапиву вместе с корнями. Ночнушка мягкой вуалью облегала большую грудь, ходившую, как колокола в набате. Гульназ уходила по дорожке, выложенной кирпичом, ровно держа спину, чуть набычив голову – такая походка у неё появилась от тяжести косы, когда-то густой, волнистой, как кипучая морская волна. Больше никогда в жизни Ася не видела такой природной роскоши…
Лето, 1975
Каждый год отец выписывал журнал «Работница». Темы были разные: звёзды, цветы, причёски. Непонятно, что случилось с Гульназ, но она зациклилась на фотографии работницы с далёкого автосборочного завода – короткая стрижка, чёлка вбок, глаза, полные озорства.
Однажды позвала Асю в парикмахерскую. Ася надеялась, что Гульназ передумает. Но Юлька сидела у неё на руках и постоянно тянула её за волосы, хныкала, барахталась. Ася следом толкала пустую коляску и мечтала, чтобы в парикмахерской была куча народу. Парикмахерша Наташа бойко отреагировала на просьбу Гульназ.
– Волосы сдашь или с собой заберёшь?
– Заберу.
– Дорогая вещица. Жаль отрезать. – И Наташа стала уговаривать Гульназ не отрезать косу.
Не уговорила…
Июль, 2008
– Нам надо ехать, – сказала Ася спине Гульназ.
Сказала нарочито громко, надеясь, что услышит дядя Гена.
– Не ори, – резко остановилась Гульназ. – Ты умеешь будущее знать?
– Откуда?
– Ты – ниоткуда. А я знаю всё на свете, – Гульназ размашисто шлёпнула крапивой по лодыжкам, икрам, полечила руки, шею, уставилась на Асю. – Нечего людям праздник портить. Займись лучше делом.
– Каким делом? – опешила Ася. – И так уже посуду помыла.
– Молодец! А теперь, – Гульназ закрутила головой, словно мачеха, искавшая для Золушки работу, – покрась хвост аисту.
– Какой хвост?
– Краска в сарае. Кисточки сама поищи. Смотри с лестницы не грохнись. И вообще… – пригрозила розовым пальчиком, – не лезь. С Сашкой жизни не давала и теперь мечешься.
Вот это да! Хорошенькое дело! Ася чуть не заплакала от обиды. Обогнала, стала докапываться до сути:
– Когда это я вам не давала?
– Отвяжись.
– Да ты сама с мамкой вечно Сашку пилила!
– Слушай, – остановилась Гульназ, – будь котиком, исчезни на пару часов. У меня, понимаешь, дефицит мужского внимания.
«С Сашкой жизни не давала» прочно засело у Аси в голове. Надо взять себя в руки, ведь у неё совсем другие воспоминания.
Зима, 1975
Однажды Ася пришла из школы и услышала, что Сашка ссорился из-за неё
