Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева

Июль, 2008

«Если я справилась с горой немытой посуды, то и с аистом справлюсь», – думала Ася. Зашла в сарай, краску искать не пришлось, банка стояла на виду, а сверху – новая кисточка. Как будто специально приготовили для неё. Деревянная лестница нашлась за сараем. Попыталась поднять. Чёрт! Тяжеленная! Потащила волоком. Из бани раздался взрывной хохот. «Это они надо мной, – решила Ася, остановилась, встряхнула руками, выгнула спину. – Бывают девушки красивые, бывают девушки умные, а бывает Ася, которая тупо таскает лестницу, чтобы покрасить хвост аисту. Но ничего, справлюсь». Глянула в небо, где под настроение серел облупившийся хвост птицы. Странно всё-таки: оба аиста целиком ухожены, только у одного хвост не прибран. Чего не хватило: краски или сил доделать?

Казалось, лестница вот-вот ударит или похоронит под своей тяжестью. Ася тянула, переворачивала, поднимала её. Получалось, но неустойчиво, одна ножка, изъеденная сыростью и временем, стала короче другой. Под коротышку подставила кирпич. Получилось ещё хуже. Только Ася наступала на перекладину, лестница кренилась то в одну, то в другую сторону, словно играла, пугала, предавала. Непонятно почему, но Ася вновь и вновь искала устойчивое положение. Наверное, сказывалась привычка всё доводить до конца, или она невольно ощущала, что аисты ожидают её, приглашают полюбоваться видами с высоты.

Забралась на верхотуру и почувствовала себя всесильной. Красота, гармония, лёгкость не только восхищала, но и успокаивала. Теперь, чтобы дотянуться до гнезда, надо было наступить на крышу. Как? В одной руке краска, вторая крепко сжимает перекладину. Пока примерялась, в голове поплыли картинки из плохих новостей: костыли, больничные палаты, покойники, волчьи оскалы. Стояла столь неудобно, что, когда услышала в доме взрыв разбитого стекла, не удержалась и покатилась вбок. Лестница, как часовая стрелка, скакнула на пятнадцать минут вперёд и уронила Асю в крапиву. Ася не просто так падала, она пыталась зацепиться за крышу, стены. Насобирала заноз выше крыши. Ладони напоминали тетрадь первоклассника по чистописанию – одни косые палочки.

После грохота водворилась тишина, она была поразительной и неестественной. Неожиданно запела труба. Её первые звуки были тихими и робкими. Потом необыкновенное, вибрирующее звучание овладело всеми: замолкли птицы, притих ветер, перестали звенеть звёзды. Труба тосковала, и что-то новое и непредсказуемое было скрыто в этой музыке, словно труба переосмысливала знаменитое выражение Генриха Нейгауза: «На трубе – трубят, на флейте – свистят, на скрипке – скрипят, а на рояле – играют»… Сейчас труба делилась с миром сокровенным.

Иногда к первой трубе присоединилась вторая, словно вступала в диалог. Фразы первой трубы звучали одна за другой, вторая была проще, словно только поддерживала, одобряла мысль одной длинной нотой. Третья труба лишь вздыхала. Это походило на первый вздох новорождённого или последний выдох усопшего.

Ася потянула лестницу вверх. Снова взобралась.

Первой трубой оказался Ренат, второй – его мать. Они сидели на крыльце дома: он на нижней ступени, она выше – и музицировали на пару. Третьей трубы не было видно, но было слышно, как она вздыхала, вдыхала, выдыхала. Наверное, кто-то из соседей, догадалась Ася, и сама себе не поверила. Кажется, третьим был сам дух города-призрака. Он играл летний вальс, или плач души по ушедшему детству, или песнь любви, что ещё не спета. Ася, как пленник, без раздумья брела за ним в дальние дали.

Ренат с матерью уже ушли в дом, а Ася продолжала сидеть на перекладине лестницы и слушать третью трубу.

Ася долго мыла руки в бочке с водой, особенно крупные, не полностью ушедшие под кожу занозы вытаскивала за торчащие концы. Вытирала руки влажным полотенцем, от его прикосновения по телу бежали мурашки. Местами выступила кровь. Зашла в дом, потянулась к бутылке, искупала руки в водке.

– Ты что делаешь? – взревела Гульназ, увидев, что Ася ополаскивает руки водкой. – С ума сошла?

Асе стало противно, когда Гульназ жадно припала к горлышку: её не трогала Асина боль, капля водки была дороже.

– Тебя что, нельзя на минуту оставить? – Гульназ вернула бутылку на стол, удовлетворённо булькнула, заметив, что осталось чуть больше половины. – Я тебя просила только хвост покрасить, а ты чуть не убилась. Дай посмотрю! – Схватила Асю за руки, как преступника, вывернула ладони. – Зараза. Работы на весь вечер. Посиди немного, я сейчас, принесу тёплой воды.

Дождавшись, пока Асины руки промокнут в солёной воде, Гульназ иголкой цепляла занозу и старалась это делать безболезненно. Ася напрягалась – от боли хотелось бежать без оглядки. Но покидать Гульназ не хотелось. Она вернулась из бани добрая и помолодевшая, словно смыла с себя лет двадцать. Сзади стоял дядя Гена. Он был в тёмных шортах и белой замызганной футболке. Футболка! Она показалась знакомой. Ну конечно. Давным-давно Ася подарила Сашке на день рождения. Жила тогда в общежитии, купила у Файки за двадцать пять рублей, к слову, очень дорого. Торговалась, показывала на брак: когда трафарет переводили на ткань, попали на складку. Расправившись, складка порвала отпечаток надвое, отчего рисунок получился с белой диагональю. Файка уступить отказалась. Ася всё равно купила и подарила брату. Больше эту футболку она никогда не видела, думала, выбросили, а она выплыла здесь. Выходит, Сашка здесь был? Бывал? Бывает?

Непонятно почему, но Асе стало тепло.

Осень, 1976

Вспомнился случай, когда пришла из магазина и увидела зарёванную Гульназ. Ася никогда её такой не видела. Она сидела за столом, вся раскрасневшаяся, потерянная, взъерошенная. Сашка отмахнулся и не разрешил задавать вопросы.

Ася побродила по квартире, рассеянно заглянула в холодильник. Почти пусто – какие-то варёные овощи, детские смеси. Пожевала морковку. Асе больше нравилось, когда Гульназ с Юлькой встречали картошкой, супом, а не слезами. Заглянула в комнату брата. Гульназ держала Юльку на коленях, Сашка обнимал её за плечи, и они о чём-то тихо переговаривались. Услышала только: «С Юлькой кого оставим?» Странный вопрос. Обычно с ней оставалась бабушка, редко – дедушка.

– И-а-у! – Юлька сползла с коленей Гульназ и заторопилась к Асе.

– Аська? – обернулся Саша и задумался. – Ась, будь другом, посиди с Юлькой.

Оставаться с Юлькой для Аси не было никакой радости. Поиграть, потискать – это пожалуйста. Но сидеть – ни за что. Однажды согласилась. Так эта Юлька после ухода родителей мгновенно превратилась в демона. Ни есть, ни пить не желала, орала на весь дом. Два часа отсутствия родителей Асе показались вечностью.

– Ась, – обернулась Гульназ. Лицо опухшее, глаза красные.

– А мама чего?

– Ась, нам всем надо съездить к моим родителям, у меня мама заболела.