Черный снег - Пол Линч
Море стелилось по пляжу без гнева или спешки, а отступая, вздыхало. Они прошли вдоль пляжа до места с базальтовыми валунами и посмотрели, как отступает прилив, и увидели искаженные отсветы своих отражений на блестящей поверхности песка и сжимавшиеся следы своих ног. Билли неловко шел за матерью. Ма, сказал он.
Она обернулась посмотреть на него.
Зачем папка хлев перестраивает? Коровы-то все погибли.
Она всмотрелась в него: мальчик, сплошь костлявые локти и длинные неуклюжие стопы, заметила, что взгляд его как его взгляд одновременно и дерзкий, и избегающий.
Это в природе твоего отца, Билли. Не бросать попыток. Иначе, по-твоему, чем ему заниматься?
Мальчик пожал плечами.
Твой отец вытащит нас из этой передряги. Банк отказался помогать, что ж тогда делать? Можно, конечно, отступиться и уехать. Когда мы с твоим отцом познакомились, он был умнее всех, с кем работал. Вечно грязный, весь в машинном масле, пил больше, чем следовало, но внутри-то всегда при уме. Я сразу это поняла. Поняла, что, если бы у твоего отца с самого начала были другие возможности, он бы мог стать большим человеком. Ему пришлось строить себе жизнь в Америке с нуля, без всякой помощи. Знаешь, когда мы вернулись сюда, мне казалось, что мы возвращаем его в то место, где ему всегда полагалось быть. Что у него есть право быть здесь, в своих краях. А ты мог бы расти дома, как я никогда не росла. А потом что стряслось, Билли, с этим пожаром.
Она замолчала, и принялась качать головой, и встала, глядя в море. Билли прошел мимо нее.
В уме у себя твой отец никогда не забывал, откуда он, какой была та жизнь и что она с ним сделала. Знаешь, он скорее умрет, чем вернется к тому, что осталось там, потеряет все, что у него есть. Понимаешь?
Она говорила и видела, что Билли снова нахмурился. Но почему бы вам просто не продать часть полей? спросил он.
Эскра не ответила.
Далекий очерк человека на пляже двигался к ним, и от него вдруг отделилась маленькая тень, устремившаяся к воде, собака в погоне за палкой.
Козел Маклохлин шагал, едва переводя дух, к ферме Кейнов, коротко и резко посвистывая своим собакам, те размыкались веером, втроем, эдакий передовой отряд, суетясь и шныряя, будто чуя опасность. Они проскользнули сквозь ребра ворот, и одна, волоча за собой синюю веревку, направилась к миске Циклопа и принялась из нее лакать. Барнабас услышал стариковский посвист и поднял голову, увидел вторжение собак и Козла, быстро приближавшегося по двору, руки-когти болтались и дергались на ходу. Барнабас забормотал. Выводите пророка[25]. Он разогнул спину, взглянул на руки, отряхнул с них пыль, и вышел из хлева, и встал перед грудой камней во дворе, встретил стариков взгляд, напиравший на него. Так, Козел, сказал он.
Так, Барнабас.
Рук они друг другу не пожали, а лишь стояли, меря друг друга взглядами, старик в залатанных на коленях багровых дангери, то и дело скользя взглядом к камням за спиной Барнабаса. В глазах блеск: он будет говорить и его будут слушать. Не хотел тревожить тебя, Барни. Не любо мне, когда человека отвлекают от дела.
Ну, однако ж, вот он ты.
Вижу, хлев отстраиваешь.
Так и есть.
Старик на мгновенье умолк, взглянул на неровную кладку перед собою, опустил подбородок. Когда же поднял он голову, слова его прозвучали, озаренные внутренним огнем негодования, руки задрожали в пылу. Камни-то, Барнабас. Камни, какие ты взял. Неужто не понимаешь, Барнабас, что тут имеет место оскверненье? Ты взял у этих мест то, что тебе не принадлежит. Не думай, что никто ничего поперек не скажет.
Одна собака подбежала к Барнабасу и принялась вынюхивать у его ног, тугой, закрученный хвост у нее был, и Барнабас посмотрел на нее угрожающе, поднял ботинок и собаку плоской стопой оттолкнул. Та обиженно отступила, а Барнабас перевел взгляд на старика и миг помолчал. Ты о чем это, Козел?
Стояли они борода к бороде, и сквозь спутанный куст, что видел он перед собою, Барнабас разглядел, как старик стиснул зубы. Взгляд его не отрывался от камней. Рот он сложил в чудну́ю фигуру и затряс сморщенным пальцем. О чем я, тебе самому ясно-понятно. Ты взял эти камни у голодных домов на Черной горе. Да, взял. Я слышал все ясно-понятно. Все здесь в округе знают. Та незадача, что у тебя приключилась наверху. Эти камни не твои, Барнабас, и их потребно вернуть, пусть и свершилось уже оскверненье. Мы сообразим как.
Барнабас мгновенье не произносил ни слова, а потом расхохотался старику в лицо, стоял с открытым ртом, показывая черноту задних зубов, а затем резко захлопнул рот и подался к Козлу. В глазах у старика жара было столько, что заполыхал бы хворост.
Заговорил Барнабас, и рот у него стянулся туже. Камни эти я добыл на моей родной земле, Козел. И раз уж ты здесь, дай скажу, эк тебе наглости хватает заявляться сюда и указывать, что мне делать. Когда с тебя самого помощи вообще никакой. Он покачал головой. Ты набожный, суеверный старый поганец, кто со всеми своими христианскими речами не снизошел помочь человеку в беде. А теперь пора мне опять за работу.
Он развернулся и зашагал обратно к хлеву, а старик, весь трясясь, остался стоять. Когда заговорил, голос его отыскал новую высоту гнева.
Эти дома принадлежат нашей традиции, Барнабас. Ты глумишься над Господом. Не тебе те камни забирать. Они принадлежат нашему народу, тем здешним, кого голодом заморило. Не для того они, дары этой земли, чтобы их без разбора использовали местные пришлые вроде тебя.
Говоря это, он потрясал пальцем, но затем остановился, взял себя в руки, и голос его сделался тише. Я знаю, ты разумный человек, Барнабас. Знаю, ты делаешь то, что считаешь правильным для своей семьи. Послушай. Говорят, своей телеги у тебя больше нет. Я подсоблю тебе вернуть камни, ей-ей.
Глаза у Барнабаса широко распахнулись, губы скривились, и он вновь двинулся от хлева к старику, встал в нему вплотную. Никто теми камнями не владеет, Козел, кроме покойников, а покойники всех прав на них лишились. Первым делом надо жить здесь жизнь. В могилу никто ничего не унесет. Даже ты.
Старик встретил его озлобленный взгляд. Привольно земля все держит, когда от нее ничего не требуют, сказал он.
Барнабас наклонился в жар Козлова дыханья. Скажи мне, сказал
