Комод с цветными ящиками - Оливия Руис
Я вдруг заметила, как исхудала Кармен. Всего семьдесят два часа, а ее и без того хрупкая фигурка приобрела болезненный вид. Моей младшей сестре было всего шесть лет, а под глазами у нее уже появились темные круги. Синяки под глазами! Как это возможно? Я осматривалась по сторонам и видела исхудавшие лица, обтянутые кожей гóловы, неловко прилаженные к истощенным телам. Как долго эти люди находятся здесь? Сколько они прошли? И ради чего? Разве можно считать, что ты в безопасности, если оторван от семьи и сидишь на холодном песке?
Я чувствовала, как во мне нарастает гнев. На родителей, на Леонору, на что-то, чего я не могла назвать, но ком ненависти в моем животе увеличивался с каждой секундой. Думаю, именно в этот момент я поняла: нет, это не пустяки; нет, это не временно. Нет. Я поняла, что вся моя жизнь отныне будет написана красными чернилами тех нескольких дней.
Красный Крест связался с tío Пепе. Беженцы могли покинуть лагерь, только если кто-то из граждан Франции подтверждал, что примет их у себя. Дядя согласился, и мы сели на поезд до Нарбонны. Теперь я жалею об этом. Нужно было остаться. Когда мы уходили из лагеря, мне казалось, что я бросаю тех, кто продолжал находиться в заточении. Если бы я осталась, я могла бы помогать, приносить пользу, ухаживать за больными. Но я выбрала другое – слушаться указаний папы и мамы, спасать свою шкуру, подчиняться. Стыд преследовал меня всю дорогу, прогоняя радость, которая закрадывалась в мое сердце при мысли о том, что теперь у нас будет настоящий дом. То неприятное ощущение, то чувство вины до сих пор иногда возвращается ко мне во сне и преследует потом весь день.
Анхелита осталась в лагере. Она надеялась перед отъездом найти там Хайме – на следующий день должны были приехать повозки за будущими матерями и отвезти их в Эльн[24], где им предстояло рожать. Мы не хотели ее оставлять. Кто о ней позаботится? Одна медсестра, говорившая и по-французски, и по-испански, объяснила нам, что в Эльне Анхелите будет лучше, чем в любом другом месте. Одна швейцарка организовала там место, где женщинам и детям будет безопасно. Родильный дом, да, но не только. Убежище, тихая гавань. Она рассказывала так, что мы ей верили. А может быть, нам просто впервые говорили правду, и мы это чувствовали. Ее слова успокоили нас, и прощание было не таким ужасным. Леонора дала Анхелите номер tío Пепе. Мама говорила: на всякий случай. Никогда не знаешь, что тебе понадобится. Как же она была права…
2
Ключ
На вокзале в Нарбонне вышли не только мы с сестрами. Вместе с нами поезд покинула примерно четверть пассажиров. Это успокаивало. Но большинство людей отступали в сторону, когда мы проходили мимо. На нас смотрели как на диковинных зверушек, а может быть, как на захватчиков, не знаю. Теперь-то я понимаю. Отчасти. Страшно, наверное, узнать, что на твоей земле внезапно появились четыреста тысяч голодных ртов.
В моей памяти остались две фразы, которых я тогда не поняла, но французы все время повторяли их, и я запомнила. Иногда выкрикивали, иногда говорили вполголоса: «Espagnols de merde. Ils sont sales, ils puent»[25]. Скажу тебе, мы быстро научились понимать эти слова и до нас почти сразу дошло, что чудесная жизнь в городке у моря, которую так расхваливали родители, начнется не прямо сейчас.
Но оставался еще tío Пепе. Если он такой же, как двое его братьев, подумала я, будет весело. Вот только tío Пепе был теперь французом, он пользовался некоторой известностью, и ему не хотелось, чтобы его видели вместе с нами, не говоря уж о том, чтобы взять нас к себе в дом. Он отвез нас в так называемый цыганский квартал в Нарбонне, ну ты знаешь, напротив барахолки. Остановившись у самого высокого и облезлого здания, он свистнул, и в окне шестого этажа появилась сорокалетняя красавица. Ему не пришлось ничего говорить. Женщина крикнула:
– ¡A ver si me queda algo![26]
Несколько минут спустя она выглянула снова:
– ¡Sube![27]
Когда я перестала таращиться наверх и отвела взгляд от неба и от окна, tío Пепе уже испарился, только маленький ключик поблескивал на земле. Я незаметно подобрала его и вслед за сестрами вошла в дом. От чего был этот ключ, я так и не узнала. Хотя нет, узнала. Этот ключ открывал новую главу моей жизни, а еще он наглухо запер все, что в ней было до сих пор. Потом он как-то сам собой оказался на цепочке вместе с крестильным медальоном и ударялся о него или скользил по нему, в зависимости от того, как быстро я шла. Так же поступала со мной и жизнь, напоминая, что нетерпеливость – мой враг.
* * *
¡Ay, Dios![28] На каждом этаже мне казалось, что мы вот-вот провалимся сквозь пол и снова окажемся на крыльце. Я крепко сжимала медальон, он придавал мне храбрости. В доме царило бешеное оживление. Все, кто попадался нам навстречу, выглядели уверенными, как будто с ними не могло случиться ничего плохого. И никто не сидел без дела.
– ¡Hola amores![29] – раздался голос.
Мы переглянулись. Кто это? Мужчина? Женщина? Кажется, и то и другое. Грудь, макияж и прическа явно принадлежали женщине, но огромные руки и ноги говорили о другом.
– ¡Hola![30] Вы взяли с собой игрушки, когда уезжали? – Милая белокурая девочка следовала за нами по пятам с удивительной для ее возраста целеустремленностью.
«Игрушки, вот еще!» – подумала я. Мы ведь не прикатили сюда с комфортом в чудесной машине с чудесными кожаными чемоданами, в которые поместилась бы вся наша чудесная жизнь! Я кипела от возмущения, но вдруг заметила, что все лицо, и шея, и руки у этой малявки покрыты шрамами. Позже я узнала, что Луизе было всего шесть лет, когда она сбежала из исправительного лагеря в Аликанте. Ее поймали и изувечили, но она снова сбежала. Никто не знал, как она, полуголая и полумертвая, оказалась перед этим домом.
На пятом этаже царила более непринужденная атмосфера. Слева, за широко открытой дверью, шестеро стариков резались в карты и, увлекшись игрой, кричали друг на друга. Справа, за другой распахнутой дверью, женщина расставалась с мужчиной. Вернее, выставляла его за дверь. Мне потребовалось не так много времени, чтобы понять: Хосефа и Мигель расстаются минимум раз в неделю, но не проходит и двенадцати часов, как пламя их любви вспыхивает с новой силой. Все находилось в своеобразном равновесии.
На шестом этаже, непринужденно прислонившись к стене, нас ждала прекрасная Мадрина. Она вязала и жевала жвачку. Очень красивая. Не просто красивая. Потрясающая. Как моя мама. Она провела нас в комнату, где была раковина, две кровати – большая и маленькая, письменный стол и два стула. Конечно, все было обшарпанное, и, чтобы получить хотя бы струйку воды, приходилось изо всех сил качать педаль ногой, но эта комната площадью целых пятнадцать квадратных метров казалась уютной. И мы с сестрами могли похвастаться самыми красивыми икрами во всей округе.
– Шить умеете?
Мы молча замерли, рядком, как три сардины в только что открытой банке. Конечно, мы умели шить! Даже Кармен уже умела. Какая мать не научит дочерей хотя бы элементарным навыкам, которые помогут им найти мужа? Cocina, costura, limpieza. Готовка, шитье, уборка. Это как приданое, обязательный минимум, на который рассчитывает любой жених. Наша мама растила маленьких солдатиков, готовых к бою, и вообще к любой ситуации.
Мадрина, виртуозно экономя слова, сообщила: мы
