Птичка, успевшая улететь - Юля Артеева

И я бы слюной весь пол в этой долбаной кофейне залил, если бы не одна отвлекающая деталь.

Беру ее руку и поворачиваю, чтобы рассмотреть шрам. Почти в подмышке, там, где кожа очень нежная, есть неровная длинная отметина.

И я спрашиваю:

– Что это?

Чернышевская пугается, я это чую всеми рецепторами. Смотрит на меня затравленно и обвиняюще. Как будто я в ящике с ее нижним бельем рылся.

Говорит вслух очевидное:

– Шрам.

– Откуда?

– Какая тебе разница?

Даня пытается вырвать руку, но я не позволяю. Смотрю внимательнее. Порез неаккуратный, зажило как-то плохо, получилась вспухшая белая полоса. Провожу по нему большим пальцем, и Чернышевская дергается.

– Дань, откуда?

– В детстве упала, напоролась на стекло.

Интонация насквозь фальшивая, она очень плохо врет.

Я хмыкаю:

– Это ты маме так объяснила?

Я похожие следы уже видел. Только в большом количестве и на запястьях. Так бывает, когда человек хватает нож и сам себе вредит. Мне становится плохо. Просто на физическом уровне ощущаю, как меня мутит. Она же не могла?..

Едва приоткрыв губы, Даня шепчет:

– Да.

– Сама сделала?

– Да…

С трудом сдерживая агрессию, интересуюсь:

– Еще есть?

Молчит птичка. Отвечать не хочет, потому что правильный вопрос задал.

Я же просто в ужасе. Красивая куколка оказалась сломанной. Разве я смогу ее починить?

Наклоняюсь и аккуратно касаюсь губами шрама на ее руке. Чернышевская судорожно вдыхает в несколько заходов. Я отсчитываю каждый: один, два, три. И с каждым почти умираю.

Вцепившись взглядом в ее зеленые глаза, спрашиваю:

– Сколько еще есть?

– Четыре…

– Твою мать, Дань.

– Я больше так не делаю.

Наощупь нахожу среди браслетов резинку на ее запястье. Чуть оттянув, щелкаю, как это часто делает она сама.

Спрашиваю:

– А так?

Картинка, до того нескладная, вдруг собирается, и мне становится нестерпимо больно за нее. Чернышевская молчит, а меня такое бешенство топит, что я тороплю ее грубо:

– Ну?

– Ты же сам понял, зачем спрашиваешь?

Сжав зубы, тяжело втягиваю в себя воздух. Мне понятно, что нужно делать, если кто-то обижает любимую девушку. А как следует поступить, если она вредит себе сама?

Говорю резко:

– Ты больше никогда так не поступишь.

В ответ кивает с большой амплитудой. Подтверждает горячо:

– Никогда.

– Даня, – легко встряхиваю ее за плечи, – я не шучу. Не представляешь, что я с тобой сделаю, если узнаю, что причиняла себе боль. Клянусь, тебе лучше не проверять.

Чернышевская смотрит на меня блестящими глазами, будто вот-вот расплачется. Но торопливо говорит:

– Да. Больше не буду, правда. Руслан… только ты рядом будь, хорошо?

Вместо ответа стягиваю резинку с ее запястья и кидаю в мусорку в углу подсобки. Потом обхватываю пальцами подбородок Дани и целую в губы. Стараюсь нежным быть, но за грудиной так много эмоций кипит, что они наружу рвутся, мне сложно не кусаться, я злюсь на нее. Ну как можно быть такой дурой!

Птичка моя маленькая, моя нежная, ну как ты так?..

Она обнимает меня за шею, жмется ближе. Я с ума схожу. Так остро чувствую ее тело, но мне хочется больше. Обхватив руками, обнимаю ее изо всех сил. Пусть даже ей больно будет, мне все равно сейчас.

Прихватываю нижнюю губу, втягиваю в себя, надавливаю зубами. Любит боль? Это я могу.

Мне Чернышевскую хочется везде трогать, я контроль над руками теряю, они путешествуют по ее телу бессмысленно. В волосы зарываюсь, хрупкие плечи сжимаю, талию обхватываю. Она отвечает мне так исступленно, что нет ни одного шанса остановиться.

Моя эта девочка. Никому не отдам. Вот что сейчас чувствую.

Голова плывет, за ребрами пожар, я погибаю. Такие губы мягкие, мне никогда еще не было настолько волнительно целовать девушку. Не просто физиология, это что-то большее.

Окончательно потеряв берега, я опускаю руку вниз между нашими телами, ныряю между ее ног и через штаны провожу пальцем по тому месту, которого, уверен, она еще не скоро собиралась позволить кому-то коснуться. Даня вздрагивает всем телом и пытается свести бедра, но я не даю сделать это до конца, а давление, которое она оказывает, работает на меня.

Чернышевская цепляется за мои плечи, судорожно дышит приоткрытым ртом, смотрит мне в глаза почти с ужасом.

Зрачки расширяются, но я чую, что это совсем не от страха.

Дания так часто называла меня волчонком, что я почти в него превращаюсь. Втягиваю в себя ее запах и не слышу в нем страха.

Я никогда не стал бы ее заставлять, и даже просить о подобном. Если она скажет, я остановлюсь.

– Чш-ш, птичка… я не обижу…

Повторяю движение, и Даня, закатив глаза, следом крепко зажмуривается. И сама подается навстречу моей руке. Ей нравится.

Черт. Ей нравится!

– Рус, – шепчет задушено, пока я продолжаю. – Боже, Руслан…

А следом выпускает из горла самый нежный, самый искренний стон на свете. Как сумасшедший, я жадно ловлю каждую ее реакцию. Как двигается мне навстречу, как жалобно изгибает брови, как дрожит, как делает мне больно, впиваясь пальцами в плечи.

А потом прошу осипшим намертво голосом:

– Даня, посмотри… посмотри на меня.

Она слушается и распахивает глаза, а я сильнее прижимаю ладонь к ее телу и вижу тот момент, когда ее взгляд окончательно пьянеет. Поспешно касаюсь ее губ своими и ворую еще один стон. Гораздо громче предыдущего. Забираю себе то, что никто не сможет у меня отобрать: момент, когда ей было хорошо со мной. Искренне, по-настоящему.

Делаю усилие, чтобы оторваться от ее губ, и сгребаю Данию в медвежьи объятия. Прижимаю птичку к себе и чувствую, как колотятся наши сердца. Оба на разрыв и молотятся навстречу друг другу, вот-вот проломят ребра.

Я с ней не выживу.

Стоим, прижавшись друг к другу, целую вечность. Мне бы сказать что-то, но слова не идут, в черепной коробке вместо мозгов каша какая-то.

– Руслан, – произносит Чернышевская ослабшим голосом, – мне очень страшно.

– Почему?

Она поворачивает голову и трется лицом о мою грудь. Как кошечка. У меня все нервные окончания огнем горят. Накрываю ладонью ее затылок, чтобы успокоить, и слышу:

– Я влюбилась… Рус, не обижай меня, пожалуйста.

Никто меня не видит, и именно поэтому я улыбаюсь. Широко и искренне. Не знаю, что будет завтра, но сейчас она – моя. Я жадно забираю все, что птичка может мне дать. Страхи, шрамы, комплексы. Мне без разницы, я все возьму. Только бы делилась.

Глава 23

Руслан

– Что чувствуешь? – финалит Дмитрий Андреевич нашу встречу своим обычным вопросом.

– Не знаю, – следует мой стандартный ответ.