Черный снег - Пол Линч
Он шел дорогой к дому и тер царапину, оставленную бритвой на ладони, искал в уме соображений, чувствовал непрерывно, что стоит в преддверье некоего озаренья. Миновал одно из Макдейдовых маленьких полей и увидел, что угол его подтопило дождем. Поеденные ржой ворота стояли караулом у входа на поле, и Барнабас откинул петлю старой синей веревки и вступил на поле. Овцы чернолико уставились на него. Он двинулся к тому углу, где земля уходила вниз и держала здоровенный дождевой пруд, и подошел он к пруду, и оценил на этом поле дренаж. Ртуть пруда отражала мир столь пристально, что казался он вырванным начисто клоком неба. Видел он в нем небо, атласно-белое, и ветви дерев, нагую красу, что словно эдакая растопыр-костяная суматоха покойников. Когда вернулся он в Донегол, поначалу дерева эти его поражали. Весь день мог смотреть он на всевозможные их очертанья. Ни одно небезупречный образ дерева, но каждое по-странному неповторимо. Какие-то громадны и утолщены змеистым плющом так, что казалось, будто выдавливается из них жизнь, у вершины прорываются они к свободе, чтоб ухватить воздуху. Были и такие, что расщеплялись, будто старые женатые пары. Долгошеие вельможные лиственницы и ели, отчужденные и опушенные густым зеленым. Старые яворы, не ведавшие времени. Дуб, виденный им на краю одного поля, нагой и мертвый, как ошарашенный перевернутый спрут.
Макдейд сидел у огня и ел, когда в дверях возник Барнабас. Дом пребывал в едва ли не религиозном безмолвии. Макдейд посмотрел на Барнабаса и рассмеялся. Иисусе, вид у тебя как у помирающего паршивца.
То поле у тебя вниз по проселку весь дождь собрало. Надо дренаж наладить, а не то поле испортишь. Я подсоблю тебе выкопать.
Ягненка я потерял нынче утром.
Утонул, а?
Макдейд печально мотнул головой. Не. Собака задрала.
Барнабас фыркнул. Ты ружье-то применил?
Макдейд кивнул на дробовик на столе. Может, если б заметил ее.
Он черпал похлебку из плошки, затем сунулся щипцами пальцев, извлек косточку и пососал ее. Потянулся к бутылке, и налил малость в ту же плошку, и выхлебал ее через край. Чуток глотнешь? спросил он.
Это что?
Потин.
Эта хрень дыру в голове прожжет.
Чуток черняшки, может?
А ну.
Смотрел, как Макдейд пилит хлеб, а затем сосед обернулся заговорщицки, и голос у него утишился до шепота. Хошь чуток попробовать чего другого, Барни, коли масло теперь нормировано, нахрен?
Он смотрел на Барнабаса, а ленивый глаз его смотрел на дверь.
Это что ж?
Чуток вкуса на хлеб.
Ты не к Эскриному ли меду прикладываешься?
Макдейд ушел в другой угол, где у него была простенькая кухня, и потянулся к полке, и спустил с нее бурый горшок. Нахохлился над ним и принялся мазать что-то на хлеб, обратно принес на дощечке ладони. Коварная улыбка озаряла лицо его, а хлеб, который он протягивал Барнабасу, был намазан чем-то жирным.
Иисусе нахер, Питер. Что это?
Попробуй. Прям бесподобное.
Макдейд сел в потертое кресло оттенка грязи и вид имел такой, будто зажимает в себе смех. Держась спокойно, он склонился вперед, пристально вперяясь в Барнабаса. Глаза у него посверкивали, и он облизывал губы. Ну давай, отведай.
Барнабас положил кусок в рот и провел по нему языком. На вкус оно было старым и маслянистым, с тяжелым привкусом торфа. Что-то еще неведомое, глубокое и прогорклое, и лицо у него скисло, и он встал и принялся выплевывать съеденное в огонь. Макдейд хлопнул себя по ляжке, и лицо его растрескалось от смеха.
Смешней картины, нахер, не придумаешь, ей-ей.
Иисусе нахер, Питер. Мерзотно, как дохлая псина.
Кое-что особое, так и есть.
Что это?
Никому не скажешь?
Жду не дождусь поведать всему белу свету о твоем кулинарном открытии. Что это?
Макдейд одно мгновенье сидел молча, а затем подмигнул. Торфяное масло.
Барнабас уставился на него ошарашенно. Иисусе нахер, произнес он.
Мы с двоюродным моим Уилли Лафферти резали прошлым летом торф, и нашли эту штуку во мху, и выкопали, и прикинули, что это из таких вот находок торфяного масла, о каких все время в газетах пишут. Чертова хрень старая, как эти холмы, небось. Я забрал ее домой, и забыл о ней вот вплоть до давеча, и тогда чуточку попробовал. Не так-то дурно, на мой вкус.
Барнабас встал и потряс головой, не веря ушам своим. Взялся за горшок и пригляделся к нему изумленно. Черт подери. Питер. Ты спятил уж точно. Кто его знает, сколько этому лет? Большинство тех находок от двух с половиной до трех тысяч лет, коли верить тому, что я читал. Погоди-ка. Это ж, выходит, сотня поколений.
Я вчера вечером клал его себе в картошку.
В Дублине найдутся люди, которые захотят про это услышать.
Арра, нахер Дублин. Нахер их всех и эти их ограничения, которые они на нас накладывают. Только одно и надо им будет, нашлют проверяющих, и те нам торф резать не дадут какое-то время. Кому оно надо? Я всем одолжение делаю.
Макдейд откинулся в кресле и вельможно закинул резиновые сапоги свои на табурет. Барнабас сидел, задумавшись. Заговорив, он смотрел на масло изумленно. Если вдуматься, кто-то же взбил это руками и положил во мху, чтоб сберечь. И оно там лежало все эти тысячи лет, а люди те давным-давно сгинули и всё вместе с ними. Ни следа от них, кроме того, что в горшке. Мы древний народ. Что ты с этим намерен сделать?
Макдейд прихлопнул себя по бедру и принялся хохотать в голос. Продавать по округе как сало, сказал он.
Когда он нахохотался, оба посидели некоторое время в тишине. И тут Макдейд заговорил. У тебя вид беспокойный, Барнабас.
Барнабас тихонько простонал. Неполадки с банком.
Ага.
Ну. Я все равно хлев заново строю.
Молодчина.
Есть способ.
Плевки и опилки?
Несущей стены нет, и многие камни испорчены. Нужен мне камень. Я поспрашивал, но никто пособлять не хочет.
Кого спрашивал?
Франа Глакена. И Козла Маклохлина этого.
Уж конечно, с Франа Глакена ты не получишь ничего. Этот человек со своими двумя братьями воюет, уже двадцать лет в этом году будет как, и все они
