Черный снег - Пол Линч
Дом Козла Маклохлина проступил ему навстречу из пелены морось-дождя, оставшегося после проливного. Барнабас подошел к дому с задних полей, увидел, как грязные белые стены дома загораются вечерним янтарем. Из-за оцинкованного свинарника бдительно возникла черная собака. Резко гавкнула, и появились другие собаки. Одна поскакала на голенастых ногах вперед, глаза акульи, следом еще одна, помоложе, в точности такая же. Все три сбились вместе и наблюдали, как Барнабас ковыляет по полю репы и начинает перебираться через забор из колючей проволоки, увидели, как он перебрасывает ногу и замирает, рявкнули громкие гав, заметив, что брючина у него зацепилась за колючку на проволоке. Зацепилась крепко, будто наделена собственной звериной природой, и Барнабас проорал проклятье собакам, забору, потряс ногой, но высвободил лишь бисер дождя. Арра нахер. Вновь потряс ногой и бросил взгляд на дом, было у него чувство, будто за ним наблюдают, мог представить себя со стороны, словно по самые жабры набит был глупостью, все равно что какое-нибудь несуразное пугало вверх тормашками. Тут увидел, как приближается к нему проворно Козел Маклохлин, собирая морось-дождь в бороде. Несет от него свиным навозом. Одно движенье пальцами, и Барнабас освобожден.
Я б тебя с этой новой бородой и не признал, Барнабас.
Барнабас кивнул на собак. Ты этих диких кошек из цирка спер?
Густой дух псины и вареного мяса у Маклохлина в доме, и, как только Барнабас вошел, оказался под наблюденьем у молившего грустноокого Христа на стене. Барнабас сел за стол, а Козел встал на коротких ногах своих в судомойне спиной к гостю, налить чаю. Барнабас ковырял пальцем в новой дыре на брюках. Козел, легкокостный, сел на стул, с виду – будто ветер способен был поднять его. Одна черная собака возникла у него за спиной и уселась наблюдать. Голоса свиней снаружи.
Чай сгодится?
Чуток остыл.
Когда я был юнец, до тебя еще, городок и вся округа кишели свиньями. Те мукухи[18] прозывались гончими, длиннорылые, тощие, почти как собаки, ей-ей. Козел улыбнулся и подался к Барнабасу. Жуть какую привычку имели бродить. Одну выпустишь к кому-нибудь на кукурузное поле, за такое вторжение больно заплатишь.
Барнабас вернул улыбку. Да неужто?
Ага.
Козел отхлебнул чаю. Все никак не научусь, чтоб как моя хозяйка заваривала, со всеми этими карточками-то. Она чай заваривала такой густой, что в пору двух мужиков на него становить.
Сколько теперь уж, как нет ее?
Пять годов.
Пока говорил старик, взгляд его покинул кухню, но столь же быстро вновь заострился.
Заговорил Барнабас. Ты добрую услугу мне оказал, пришедши помочь в день пожара, Козел. Ты и ребята твои. Они объявились у меня как молния.
Козел Маклохлин мрачно кивнул. Ага. Повезло тебе, что они работали на самом дальнем поле. Скажи-ка, я слыхал, что у тебя теперь другая докука.
Кто тебе сказал?
Козел Маклохлин пододвинул стул поближе к Барнабасу, подал в него свиной свой дух. Барнабас увидел, что в серебряной бороде у старика остались блекнущие проблески рыжины, а от запаха пришлось ему отстраниться.
Старик всмотрелся в человека, капавшего перед ним водою. Так что ж могло б заставить человека вроде тебя притопать в эту даль в такой-то дождь?
Барнабас прокашлялся, сел попрямей. Явился я просить помощи, Козел. Денег на то, чтоб построить хлев заново, добыть не могу и поля свои продавать не желаю. Вот и прошу помощи. Ненужный камень. Любое старое дерево. Что угодно, что у твоих ребят может найтись. Сгодится все что угодно. Мне б только начать стройку. Семью прокормить. Ты ж понимаешь, верно?
Старик вперялся в него, не мигая, а когда сморгнул, устроил из этого целый спектакль. Понимаю эту нужду очень даже, Барнабас. Не вырастил сам я, что ли, троих парней да дочку. Но времена крутые. Сдается мне, большинство в этих краях, скорее всего, помогло б, кабы могло, но у большинства в этих краях ничего нету. Мои-то ребятки, каждый с трудом свою семью кормит. Как по мне, все не так плохо. Ты теперь тоже на землю спустился, как мы все прочие. Тебе не повредит.
Барнабас поморщился. Вот так позицию ты занял, Козел. Мне жену с мальцом кормить надо.
Ага. Но ты жив, Барнабас, а не мертв, как Мэттью Пиплз, и в этом твое великое благословенье.
Барнабас почувствовал, как голова у него пухнет, и заглянул старику в глаза, и принялся ненавидеть то, что видел там, желтоватую слизь и праведную синь, в них блестевшие. Склонился в свиной дух. Никто на мой дом благословений не насылал. И ни к чему сюда никого приплетать.
Старик смотрел, как туго стянулось у Барнабаса лицо. Владыка небесный – вот вся собственность, какая нам нужна, произнес он.
Я тебя прошу об одном, потолкуй об этом в округе.
Козел оглядел его и явил еще один медленный мырг, словно смотрел на внутреннюю картину Барнабаса, и глаза его заполыхали свирепей. Ага, я-то да. Но в том путь Господень, что до́лжно нам принимать страдания и невзгоды. Тебе надо было приготовиться, Барнабас, к подобному исходу. Рано или поздно оно любого человека настигнет. Великий вопрос этой жизни в том, готов ты окажешься, когда случится? Вот, по моему уму, мерило настоящего мужчины. Как я и сказал, тебе не повредит.
Я не того сорта, Козел, какие всю жизнь покорствуют.
Вторая собака вошла в кухню, пронзительно цокая когтями по плитам пола. Черная шерсть блестела чуть ли не синим, собака встала и уставилась красными своими глазами на Барнабаса. Появилась и третья собака, а первая зевнула, и Козел Маклохлин наблюдал, как Барнабас встает. Тот глядел на старика, словно не веря глазам своим, и качал головой, заметил струны-складки у него на горле, поймал себя на том, что мимолетно желает старику смерти. Возможно, от ножа. От чего-нибудь тупого, чтобы боль подольше.
Вели-ка ты уже этим адским гончим, чтоб валили нахер.
Морось-дождь прекратился из священного сочувствия к человеку, и в глянце дороги увидел он мир растленный, небо, деревья, горы, поля претворены теперь в мир теневой, где не воспринять истинных очертаний. Видел он в тенях тех истину, меньшую того, чем мир был,
