Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева

– Заходи, уважаемый, – позвал дядя Гена соседа. – Помянем твою жену.

Гульчачак вздрогнула: ей послышалось «поменяем твою жену».

Позади Сухроба пугливо выстроилось его маленькое королевство – от старшего Карима вниз по росту, возрасту, иерархии. В сандалиях только Карим, остальные босиком, самый мелкий щурился больными глазами, исподтишка хулиганил, большим пальцем ноги давил опавшую вишню, виноград, начинал охоту на муравья. Получив каримовский подзатыльник, успокоился.

– Сейчас вылетит птичка, – весело оглядел выстроившуюся шеренгу дядя Гена, потянулся за пиалой.

– Давай уж, – тыкнул Карим отца.

– Я это, Гажимжян-усто, говорить красиво не умею… Гульчачак отдай мне в жёны… Вот, сказал.

Гульчачак ойкнула, тётя Ляля перестала стирать бельё, отошла к топчану. Отец Аси проснулся, сел ровно. Все испуганно переглядывались, ждали реакции дяди Гены. Только Каттана весело смотрела на сына.

– Не понял… – начал говорить дядя Гена и вдруг громко чихнул. Все вздрогнули, словно взорвалась бомба.

«Будь здоров… будь здоров… здоровья», – потянулось со всех сторон.

Дядя Гена отмахнулся.

– Башимтегти, корши (головой тронулся, сосед)? Гульчачак хотиним (моя жена).

– Без нужды она тебе, – осмелел Сухроб. Обрадовался, что с ним разговаривают. Ожидал, что взашей выкинут. – Работницей живёт.

– А у тебя королевой будет?

– Нет, конечно, – замялся Сухроб. – Какая уж королева. Простой женой зову.

Дядя Гена пригрозил пальцем.

– Вспомни, кто ты и кто я. Мы с тобой разные, и жизнь у наших жён разная.

– Так-то оно так, но ведь земля круглая, сегодня ты наверху, а завтра я. Подпущу красного петуха, враз до меня грохнешься.

– Что?! Это ты мне? Красного петуха? О Аллах, зачем я это слышу? – Дядя Гена хлопнул ладонями по коленям и от души расхохотался. Смеялся до слёз и икоты. – Дайте мне чаю.

Он утирал красные глаза, стучал зубами по пиале и пытался успокоиться.

Когда-то давно отец дяди Гены так же пришёл свататься в дом Каттаны. Приняли плохо. Зачем в доме бедняк, переполненный революционными идеями? Круговорот истории. Но там была дочь, а здесь жена.

– Ты научила? – обернулся к Каттане.

Та с ангельским лицом сложила руки на груди: «Не я».

– Значит, ты? – уставился дядя Гена на Гульчачак.

Испугалась, покраснела, опустила голову.

– О Аллах, какая же ты дура… Какая дура… Чего тебе здесь не живётся?

Гульчачак слушала, на сжатые кулаки капали слёзы, она судорожно растирала их ладонями и, сдерживая слёзы, сильнее сжимала веки. Каттана гладила её по голове, успокаивала, ободряла.

Дяде Гене это поддержка не понравилась.

– Ани, тычланинг (успокойся). У него же пятеро детей, сам шестой. А Гульчачак привыкла чай пить с конфетами.

– У него шестеро, а сам седьмой, – поправила мужа тётя Ляля.

– Тем более, – обрадовался дядя Гена. – Не, я, конечно, понимаю, что у меня исторический долг перед отцом, но… весь Узбекистан ржать будет. Меня ж все знают. Отдать жену в жёны. Парадокс какой-то. Как ты вообще, Сухроб, додумался до такого? Не мог кого другого поставить в неловкое положение? Ещё ведь как грамотно подъехали, с подковыркой. Едрён батон.

Сухроб широкой ладонью пригладил волосы.

– Гажимжян-усто…

– Не по-людски как-то, только сегодня жену похоронил – и сразу в сваты. Хоп. Ты, сосед, своё слово сказал. Теперь я думать буду. Ты как? – обернулся к тёте Ляле.

– Пусть идёт. Не получится, вернётся.

– А ты? – В упор глянул на Каттану и тут же махнул рукой – и так понятно. – Твоё слово. – Поднял лицо Гульчачак за подбородок.

Тихо кивнула, ниже опустила голову, словно отдалась на казнь.

Сделал несколько глотков чаю.

– Чего такой холодный?

Гульчачак вскочила, побежала с чайником на кухню. Дядя Гена сидел мрачнее свадебного костюма Сухроба. Гульчачак хорошо держала хозяйство. Каттана старая, Ляля – директор школы. Всё придёт в упадок, даже за курами некому будет присмотреть. «Эти засранки выросли, научились открывать щеколду. Надо посмотреть на досуге», – размышлял дядя Гена, наблюдая за разгуливающей по двору курицей. С одной было что-то не так. Хромает, ступает осторожно, поднимает лапу, трясёт, словно пытается освободиться. Присмотрелся. Чёрт возьми. Что это? Кольцо? Одновременно блестит белым камнем на двух пальцах.

Ася с ужасом узнала своё колечко. Кинулась за курицей.

– Отдай!

Курица шарахнулась, стала носиться по двору, взлетала над топчаном, перелетала стол. Карим легко её поймал. Даже с места не тронулся. Только рукой взмахнул, крепко сжал кудахталке горло. Похоже, курица не собиралась расставаться с красотой: сопротивлялась, клевалась, топырила пальцы. Когда Карим стянул кольцо, весь интерес тут же перекинулся на Асю. Пока выясняли, что да как, Гульчачак вновь пришлось бежать на кухню. На душе был праздник. Зная Гажимжяна много лет, подозревала, что он принял решение её отпустить. С одной стороны, было обидно, что так просто, хоть бы поорал для вида, с другой – сама давно стремилась к Сухробу. Но, может, она и ошибалась, зря лелеяла надежду.

Когда она вернулась, дядя Гена громко сообщил, что согласен.

– Ладно. Пусть идёт.

Гульчачак тихо заплакала, Сухроб вздрогнул, словно получил палкой по спине, порывисто обнял Карима, потом стал выталкивать пацанов со двора. Боялся, что сосед передумает. И правильно боялся. Как только дверь закрылась, дядя Гена хмуро уставился на Гульчачак.

– Завтра пойдёшь, скажешь, что погорячилась.

Гульчачак посинела, словно её наполнило обрушившееся небо. Спорить бесполезно, да и не нужно. Сама сомневалась в своей решимости. Жаль малыша, без её помощи точно пропадёт.

– Младенца забери, если отдаст. Позаботимся. Вообще троих младших можешь взять, если потянешь. А Сухробу я сам жену подыщу, в обиде не оставлю, старшего в институт устрою, спроси, на кого хочет учиться.

– На юриста, – несмело произнесла Гульчачак.

– Ого! Молодец! А ты меня не позорь. Или ты не согласна? – прищурился дядя Гена. – Неволить не буду, но и помогать тоже.

Июль, 2008

Ася доела помидор, огорошила вопросом:

– Дядь Ген, а что стало с младенцем?

– С каким младенцем?

– Ну помните, соседский малыш, ваша первая жена за ним ухаживала.

– Не помню.

– Ну, сын вашего соседа, жена умерла, он вам помидоры носил каждый вечер.

– Разве ж всех запомнишь?

– Ну, он сватался к вашей жене. Она ж потом на следующее утро слегла, заболела, вы ей уколы ставили.

– А это. Так она ребёнка забрала, три месяца прожил. Почему вдруг вспомнила?

Вернулся Юрий. Лицо у него было бледное, лоб покрылся испариной. Ни слова не говоря, свернул налево, на мост через Косьву, проскочил мимо завода и при подъёме на гору ушёл направо по насыпной дороге.

– Лишь бы колёса не проколоть, – сурово рассматривал Юрий острые белые камни. Никаких указателей, только коридор