Комод с цветными ящиками - Оливия Руис
Я расспрашивала посетителей, но никто его не знал, он был не местный.
– Да что ж такое! Говорю вам, он здесь каждую среду, субботу и воскресенье, клянусь, уже шесть месяцев, не меньше!
В кафе смеялись и говорили, что я поднимаю шум на пустом месте. Так уж и на пустом! Если бы на пустом, тебя бы здесь не было. И комода тоже.
В тот день, когда я наконец разгадала тайну, в кафе я была одна. Я ворчала, вытирая стаканы, а твой отец совершил невероятный полет через всю площадь. Я выбежала и попыталась поднять его. Одной мне это было не под силу. Ему сильно досталось. И велосипеду тоже. Двое служащих мэрии вышли на улицу и помогли отвести его в кафе, чтобы я могла обработать его раны. Pobrecito.
– А резиновые заплатки у вас есть? У меня лопнула шина, не знаю, что делать. Мне до дома еще пятнадцать километров.
– Пятнадцать километров? Сейчас я разберусь с твоими ранами, и ты объяснишь, что ты здесь забыл. Ты ведь уже несколько месяцев нарезаешь тут круги.
Я уже почти закончила обрабатывать раны, когда вошла твоя мама. Она посмотрела на него, и я подумала, что он сейчас хлопнется в обморок. Она улыбнулась ему. Я тоже улыбнулась, глядя на них. Парень меня больше не видел.
Твоему отцу было четырнадцать. Твоей маме – тринадцать. У нее была тысяча планов. А у него только один: она. Ладно, два: твоя мама и музыка. Он играл на акустической гитаре. Ей это казалось старомодным. Я, конечно, видела в этой истории странное сходство с моей. Возможно, я невольно слегка подтолкнула события. Твой отец был таким красивым! И как он смотрел на твою маму… В его взгляде было столько уважения, восхищения, нежности. Я доверяла ему. Но твоя мама, знаешь ли, помучила его, прежде чем обратить на него внимание. О нет, я не могу пойти с тобой на танцы, я обещала кузине Меричель. О нет, на твой концерт я не приду, в воскресенье днем у меня петанк. Да, у меня уже есть партнер. Нет-нет, в кино не могу, сегодня вечером у меня уроки. Ну и зазнайка! Кали была так многогранна, что никогда не сидела без дела.
Она не проявляла к твоему отцу ни малейшего интереса, пока не увидела его на сцене. Спустя два года это все-таки произошло. Молодежь устроила небольшой концерт в кафе. Кто-то предложил твоему отцу сыграть одну песню. Он побелел как полотно и попытался раствориться в толпе, но на пути ему попались дорожные рабочие, они-то и притащили его к микрофону. Загнанный в угол, опустив голову, он взял гитару. Я дрожала так же, как он. За это время он уже стал моим протеже. Не сводя глаз с лица твоей мамы, как будто только оно могло вселить в него смелость, в которой он так нуждался, он начал играть. С первых аккордов музыка захватила всех. Звук согревал нас, ритм покачивал. Я наблюдала за твоей мамой. Она умирала от смущения, но я видела, как каждая нота ласкает ее кожу, каждое слово касается ее сердца. В тот вечер Кали спросила меня, может ли она на следующий день встретиться с твоим отцом в городе. Конечно же, я сказала да. Когда она вышла, я поставила пластинку в музыкальный автомат. Не зная, как сдержать свою радость, я вытанцовывала ее одна – между бильярдом и пинболом.
* * *
Накануне открытия я повесила у входа в кафе барометр. И он долгие годы провисел не шелохнувшись – больше трех десятилетий, прямой как палка. Как видишь, барометр «Мартини» показывал не только атмосферное давление. По нему было видно и то, что нашим израненным сердцам приходилось терпеть.
9
Конверт
Я нахожу его в своей сумке, пока ты в родильном отделении прокладываешь себе путь к нам. Мы не смогли дозвониться твоему отцу и оставили ему дома записку о том, что роды, кажется, начались. Он найдет ее, когда вернется после концерта – наверное, под утро. Мы уже отсидели всю задницу в комнате ожидания – Леонора, Кармен, Меричель, Мадрина и я. Мы шутим о том, какая твоя мама скромная – не хочет, чтобы мы были рядом, пока она рожает. Смеемся как сумасшедшие, вспоминая, как рожали сами – у нас все было гораздо колоритнее, смущению там не было места. Гигиена соблюдалась довольно условно, но это никого не волновало. Мы с Мадриной довольно откровенно описываем технические подробности, и Кармен это кажется отвратительным. Ей за сорок, и один вопрос обжигает нам губы. Я все-таки задаю его:
– Ты точно не жалеешь, что у тебя нет детей?
– Шутишь?
Она хохочет. Мы тоже. Леонора сидит задумчивая.
– Если бы Бог мне позволил, я бы нарожала кучу детей, – с грустью говорит она.
– Ну тогда tío Роберто недолго бы оставался без ума от тебя, – подтрунивает Кармен.
Мы снова смеемся. Сегодня тридцать первое декабря, атмосфера в больнице необычная. Кое-кто уже в праздничном наряде, готов встречать Новый год. В коридоре пахнет фуа-гра. Вот бы каждый день был здесь таким, время летело бы быстрее! Меричель не сидится на месте, ее ждут на вечеринке, но мы все знаем, что ей хочется быть здесь, с нами. Кали для нее больше чем кузина – сестра. У них нет друг от друга секретов. Мы же предпочитаем не знать всего.
Вот и похожий на блаженного Escota quand plòu – ищет нас.
– ¿Escota quand plòu?
– Все еще нет, дорогой.
– ¿Escota quand plòu?
– Обещаю, как только малыш появится, мы позвоним в кафе.
Каждые пять минут кто-то подходит поцеловать Леонору и передать благие пожелания. Моя сестра знает стольких людей в белых халатах! Это впечатляет.
Я чувствую такую гордость, окидывая взглядом нашу женскую компанию. Леонора – акушерка. Меричель – учительница, преподает испанский и работает в Марсейете общественным секретарем[80]. Она пишет, как в книгах. Мадрина, единственная выжившая из семьи анархистов, стала Матерью Терезой (которой не плевать на то, что она делает) для всех изгнанников. Кали, благодаря своему танцевальному дару, может путешествовать по всему миру. Она будто обнимает воздух. Делает его осязаемым, мягким, как облако. Твой отец следует за ней, как привязанный. Он играет в ее труппе. У твоей мамы был талант убеждать, но и перед твоим отцом, когда он играл на гитаре, никто не мог устоять. Так что эту работу он получил сам. Но, если бы не твоя мама, он бы не осмелился прийти на прослушивание. К счастью, она верила в него за двоих.
Ты должна была родиться уже шесть дней назад, но, кажется, хочешь, чтобы тебя подождали. И мы ждем тебя как Мессию. Сестра Мадрины увидела в кофейной гуще, что у Кали будет девочка. Так что, сама понимаешь, мы на пределе. Мадрина смешит меня до слез своими историями о том, кто как рожал в нашем старом доме. Продолжая ее слушать, я роюсь в сумке, ищу платок.
– Когда рожала Леонора, я приехала за тобой на машине Роберто – на «двух лошадках»[81], Рита, помнишь? Я не садилась за руль с тех пор, как уехала из Испании в начале войны. Coño[82], Кали, наверное, до сих пор помнит все кочки, по которым я проехала! Она была такой крошечной, летала по всей машине! А ты хохотала. Как сейчас!
И я снова смеюсь. Она чокнутая! Все смотрят на нас… Где эти чертовы платки? Нащупав в сумке конверт, я удивляюсь.
