Комод с цветными ящиками - Оливия Руис
– Ну что же… Значит, придется создавать новые воспоминания, раз эти из твоей памяти ушли. Хорошая новость в том, что у нас на это целая жизнь! Ну, почти…
Кали смотрит на меня с настороженным любопытством. Держит меня на расстоянии, равнодушная к порывам материнской любви. Когда я приседаю, чтобы взять ее за руку, она отступает и убирает ее, скрывается в своем панцире. Я думаю о пословице: «Cria cuervos y te sacarán los ojos»[74]. Тяжелее всего то, что Кали вовсе не зла. Жестокий мир детства… Хотя… Твоя мать сохраняла ту же резкость и много лет спустя после того, как детство кончилось. Она просто научилась направлять ее на других.
Каждое утро я спешу надеть доспехи завоевателя и приступить к битве с жутким чувством беспомощности. День и ночь я тоскую по тем нескольким часам, когда вдруг становлюсь для Кали живой. Она ходит в школу, поэтому в будни нам мало удается побыть вместе. Сорок минут утром, сорок пять – в обед и три часа вечером. Это очень мало. И даже если прибавить к ним домашние дела и семь часов на сон, остается слишком много времени для размышлений…
Леонора и Кармен достаточно снисходительны ко мне, но местные сплетницы поливают меня грязью. Я вижу на их лицах презрение.
Андре работает допоздна. Когда у него есть время на отдых, он уводит Кали на долгие прогулки по склонам гор, поросших гарригой, а я не решаюсь пойти с ними. Не хочу нарушать равновесие, которое они обрели. Придется восстанавливать нашу семью по кусочкам. Я знаю, Андре умирает от желания свернуть мне шею. Но сдерживается и молчит ради дочери. Это вызывает у меня восхищение. Мне никогда не удавалось обуздать свои эмоции. Часть меня отказывается взрослеть, потому что ребенок во мне – это все, что осталось от прежней жизни. От того времени, когда у меня еще был дом. Настоящий.
Когда мы втроем, Андре следит за всем, что я делаю для Кали.
– Нет, она больше не ест это на завтрак.
– Не складывай простыни так, Кали не нравятся складки.
– Нет, возвращайтесь сразу домой, она больше не любит заходить в парк после школы, ей нравится играть здесь.
– Перестань завязывать ей шнурки, она сама умеет.
– Нет, эта юбка ей жмет, надень другую.
У меня нет никакой власти над этой жизнью, она больше не моя. Я зритель. Проходят месяцы, а они по-прежнему не смотрят мне в глаза, разве что случайно. И сразу отводят взгляд, как будто боятся снова полюбить меня, ведь тогда снова придется страдать.
Всю свою одностороннюю любовь я вкладываю в еду, которую готовлю. В попытке снова завоевать свою семью я делаю ставку на содержимое кастрюль. Когда моя мать вставала к плите, ее руки были удивительно ловкими и точными. Мои тоже неплохо справляются. Они воскрешают Испанию и все, что я люблю в ней. Чеснок – в любое блюдо. Помидор. Лук. Шафран. Сладкий перец. Апельсиновая вода. Перец чили. Корица. Жасмин – умеренно. Я импровизирую, пробую, чтобы удивить их, чтобы угодить. Пытаюсь воскресить вкусы, которые создавали моя бабушка и мама. Это мой способ познакомить Кали и ее отца с теми, благодаря кому я живу на свете. Когда я нахожу недостающий ингредиент, это всегда праздник. Готовя все эти блюда, я разговариваю с моими умершими, и на душе становится легче. Но это же меня потом и уничтожает. Тарелки остаются пустыми, но и рты тоже – ни одного ласкового слова.
Когда меня нет, все по-другому. Наступает время вечерней сказки, и я, не удержавшись, приникаю ухом к двери, чтобы насладиться особенными, драгоценными минутами перед сном, которыми они со мной не делятся. Кали становится мягкой, темнота ее успокаивает. Приятно слышать, как в ожидании песочного человека мой милый ураган становится нежным ветерком. Каждой перевернутой странице вторит ее: «Я люблю тебя, папа». И отец отвечает ей: «Я люблю тебя». Мне он этого никогда не говорит. Я и не знала, что он может.
Эти двое упрямы, как сорная трава… Когда я рядом с ними, особенно за столом, их молчание заставляет проснуться мою вину. Сердце начинает биться быстрее, и я выхожу, чтобы выплакаться, пролить миллионы соленых капель, от которых оно может окаменеть. Нельзя допустить, чтобы это помешало ему любить.
Иногда, наоборот, я киплю, сжав губы. Что он себе вообразил? Этот ребенок вырос в моем теле, и я уверена, те полгода ничего не изменят. Сочиняй себе любые истории, Андре, но ту, что началась у нас с дочерью за девять месяцев до тебя, ты отобрать не сможешь.
Он отвергает мои извинения с тем же упорством, с каким отказывает мне в прощении. И по-прежнему не желает говорить о Хуане. А если я настаиваю, знает, куда надавить…
– Когда ты уехала, Кали целый месяц каждое утро и каждый вечер ходила к почтовому ящику, надеясь получить весточку от тебя.
* * *
Испытание продлилось три долгих года, и спасло нас кафе. И еще немного мое мужество. Мастерская, где работал Андре, объявила о своем закрытии. А я встретила на улице сестру Мадрины, она жила за сорок километров от нас, но иногда появлялась в нашем доме. Я поделилась с ней новостями, рассказала, как дела у Андре, а она обмолвилась, что в ее городке продают одно заведение – буквально за гроши. Его держала одна семья, но они все были удивительно ленивы. Все местные жители жаловались на них. Я решила, что это знак. У нас с твоим дедушкой были, конечно, свои недостатки, но мы были смелыми. И этот вызов могли принять. Кали уже исполнилось семь лет, когда я, поддавшись порыву, купила кафе. Никогда еще моя Черная Дева не была такой легкой. Я выложила все, что накопила за десять лет, и дело было сделано. Андре я поставила перед фактом. Сказала, что буду ездить туда каждый день, если понадобится, и что готова на все ради этого проекта. И ему пришлось поддержать меня, ведь Кали охватил восторг при мысли о переезде, и еще потому, что он боялся остаться один на один с пустотой. Несколько недель спустя мы переехали.
Жизнь в кафе в Марсейете была спокойной. У нас был зал на сорок мест, заправка, газетный киоск, еще мы продавали сигареты, табак и лотерейные билеты… Начав новую жизнь, мы с Кали снова сблизились. В новой обстановке мы раскрылись, словно долго остававшиеся без света и воды цветы, под солнцем и дождем. Уехав из нашего дома, мы оказались в изоляции. Мы с твоей матерью были общительными, полными интереса к другим, открытыми ко всему новому, к историям – и с маленькой, и с большой буквы. Так что это кафе стало для нас настоящим парком аттракционов! Я снова ощутила атмосферу, царившую и в старом доме, и в коммуне; уверенность в том, что те, кто приходят к нам, не желают нам зла. Они приходили поесть и перекинуться парой слов. Никого не смущало, что в воскресный полдень, после службы, местное духовенство собирается в кафе на аперитив. Даже кюре иногда заходил выпить рюмочку пастиса с коллегами. Мы его уважали, хотя о принципах его божьего дома мнение имели невысокое.
Вскоре с нами начала работать Кармен. Когда мы с Андре попросили ее о помощи, эта плутовка, конечно, дала представление под названием «мое великодушие меня погубит», но я знала: она с нетерпением ждала, когда я вытащу ее из-под опеки Леоноры и Мадрины. Она стала вместе со мной обслуживать посетителей
