Комод с цветными ящиками - Оливия Руис

* * *

Уже неделя, как я здесь, но о том, зачем я приехала, до сих пор не сказано ни слова. Целуемся мы, только когда занимаемся сексом. Майсель куда-то уходит, возвращается, я не задаю вопросов. Он нападает, я подчиняюсь, иногда с наслаждением, иногда против воли, все из-за моего желания находиться в чьих-то объятиях.

Закончив домашние дела, я брожу по улицам, пока ноги меня держат. Ни о чем не думаю. Разглядываю мир вокруг. Растворяюсь в мыслях и движении. Для меня, как и для многих иммигрантов, для всех, кто не здесь и не там, само путешествие становится домом, так же как и язык. Движение для меня – это якорь. Слышать испанскую речь, говорить по-испански… Я как будто вновь слышу мелодию моей первой колыбельной. Будто снова становлюсь ребенком, которым была, приближаюсь к той, кто я на самом деле. Кем была, пока жизнь не перемолола меня.

* * *

Я хотела бы влюбиться в Майселя, просто чтобы снова почувствовать себя наполненной. Но этого не случится, я знаю. Уже несколько дней мое тело, вновь обретающее голос, напоминает мне, что оно было и колыбелью. Во мне просыпается потребность вновь прикасаться к коже моей маленькой Кали. Энергия, которая наполняет меня с тех пор, как я вызвала призрак Рафаэля, направляет меня только к одной цели – вернуться и посвятить себя дочери.

Майсель сегодня утром странный. Я стираю белье на мостках напротив его дома, он направляется ко мне, и я вдруг чувствую беспокойство. Вдалеке за его спиной бесшумно тянется похоронная процессия. Она кажется бесконечной. Майсель смущает меня настолько, что, видя его таким радостно-мрачным, мое тело, а вслед за ним и сердце наполняются тревогой.

Я спрашиваю, что происходит. Он указывает пальцем на процессию и велит мне сесть. Он говорит, что в этом гробу старшая дочь генерала, который казнил Рафаэля. Один из активистов убил ее. Изнасиловал и убил. В понедельник. Он переходит к подробностям и, кажется, получает от этого удовольствие. Он пугает меня. Пытать подростка, чтобы отомстить генералу? И что? Он не видит в этом проблемы. Он говорит, что Пепита будет счастлива, но придется придумать какую-то историю, чтобы она думала, что это мы отомстили.

Я и так почти не знаю, за что держаться, и эта внезапная жестокость своих сбивает меня с толку. Какой же наивной я была… Я думаю о своей матери, повторяющей, что мы – мы были хорошими. Для меня существовало только две категории. Хорошие. Плохие. И вот этот красивый незнакомец без прикрас и деликатности швыряет мне правду в лицо. Свои тоже могут приносить невинных в жертву на алтаре мести.

Мне хочется умереть. Снова. Я ищу выход, но вокруг только мрак. Я смотрю, как процессия удаляется, уползает, словно армия скорпионов, лишившихся яда. Моя боль не утихает. Наоборот. Я потеряна. Я хочу, чтобы Кали никогда не узнала об этом мире, я рада, что Хуану не придется иметь с ним дело. Я задаюсь вопросом, приходилось ли убивать моим родителям.

Я не стану одной из них. Я принимаю решение, что, сколько ни проживу, человек всегда будет оставаться для меня человеком. Так я к любому и буду относиться. А еще я точно знаю, где находится существо, которому я нужна больше всего. Битва за ее счастье станет моим главным сражением.

* * *

Я уезжаю на следующий день, я возвращаюсь к дочери. Она единственная, кому я могу доверять. Единственная, ради кого хочется двигаться вперед. Все остальные сошли с ума.

8

Барометр

Барометр из эмали, прибитый к фасаду дома, разбивается вдребезги. Как и я. Кажется, он захотел покинуть слишком хлипкие стены. Барометр «Мартини» показывает не только атмосферное давление, но и погоду в доме, уровень счастья. Он показывает, что я все сделала неправильно. Он сообщает, что мой отъезд вызвал землетрясение, и все, что еще хоть как-то держалось, вот-вот обрушится.

* * *

Кали с восторгом распахивает передо мной дверь. Я умираю от желания задушить ее поцелуями. Она стала хозяйкой дома, настоящей маленькой женщиной. Мое отсутствие заставило нас поменяться ролями, и я сожалею об этом. Вдалеке я слышу звук швейной машинки Андре, сухой и лишенный эмоций, как и он сам. Этот звук сообщает мне о том, с какой непреклонной суровостью он будет ко мне относиться.

Завтра Кали исполняется четыре года, я пропустила восьмую часть ее жизни. Это много. Моя дочь разговаривает с бойкостью, удивительной для ее возраста. Она обладает природным умом и уже весьма стройным мышлением. Столько всего ускользает от меня, когда я ее слушаю. Я должна радоваться, что ребенок, которого я вижу перед собой, не подавлен и не угрюм. Но я страдаю, как будто у меня что-то отняли.

– Я хочу стать палеонтологом, пилотом и балериной. Я знаю, работать придется очень много. Но я не боюсь. У меня будет много детей. И я их никогда не оставлю.

За словом она в карман не лезет. Я чувствую, что стала еще дальше от нее, чем когда была в Мадриде. Внутри меня плавятся гордость, печаль и радость.

– Если ты моя мама, почему в школе говорят, что мамы у меня больше нет? Мама всегда сообщает, где она. Раньше ты была моей мамой, когда ты уехала с Хуаном, то все время писала мне. Помнишь Хуана? Его ты тоже оставила, а я каждый вечер хожу к нему на кладбище. Иногда тетя не хочет идти, но в конце концов всегда соглашается. Теперь она моя мама.

Я начинаю безмолвное покаяние. О, это чувство вины! Вот в чем еще мы отлично преуспели, но это лишь заставляет нас терять время. Избавься от этой нашей особенности, mi cielo. Учись на своих ошибках, но не жалей себя.

Постепенно, выбиваясь из сил, шаг за шагом, я возвращаю себе любовь дочери.

– Ты права, дорогая, но, смотри, я не пропустила ни одного твоего дня рождения. Завтра, как и каждый год, я испеку тебе торт, какой ты сама придумаешь перед сном, – говорю я с притворной веселостью.

– Как и каждый год? Неужели? А я не помню, – холодно отвечает она.

И молчит. Я стискиваю зубы. Она продолжает более легко:

– Ты не пропустила мой день рождения, но пропустила день рождения Меричель, день рождения тети, и еще день, когда нам пришлось ночевать у Мадрины из-за наводнения…

Она снова задумывается.

– Ты пропустила, когда я поехала на велосипеде без маленьких колес. И когда папа порезал палец. Ты пропустила весенний бал, праздник вишен, летний бал, праздник урожая… И когда учительница упала перед школой. Я сделала на ее гипсе рисунок. У меня получилось лучше всех в классе. Но она все равно наказала меня за то, что я толкнула Аму в столовой.

Она смотрит на свои ладони – все пальцы разогнуты[73]. Она хмурится. Поднимает голову и смотрит на меня.

– Ты знаешь мою учительницу? Я ее ненавижу.

Сколько мыслей кипит у нее в голове! Утешает, что они мелькают с бешеной скоростью.

– Конечно, я ее знаю. Помню, Мадрина боялась, что она будет строга к тебе, и, чтобы задобрить ее, мы собрали миндаль, и утром в первый школьный день ты его ей вручила. Когда я пришла за тобой, мы попробовали орехи, оставшиеся у меня карманах, и они оказались такими горькими, что мы плевались, корча страшные рожи. По дороге домой мы хохотали как сумасшедшие. Ну что, вспомнила?

– Нет.

Она стоит передо мной и, осознавая свою власть, предельно строга. Тем не менее я чувствую первую трещину. Воспоминание вызывает в ней нежность, я вижу, что-то мелькает в ее глазах. Она воздвигла