Семь процентов хаоса - Эллен О'Кловер
Все это унизительно и в то же время изумительно, но к тому моменту, когда мы приближаемся к универсалу Миллера, унизительно перевешивает, поскольку из-за кузова своего джипа на нас пялится Эйден Шарп. Тот самый Эйден, который не сильно изменился с пятого класса, когда произошел случай с хомяком Пончиком.
– «А ведь Ро Деверо только начинает свою деятельность», – насмешливо гнусит он и, бессмысленно хихикнув, ставит ногу на переднюю решетку радиатора. – А что же дальше, Ро?
– Я польщена тем, что ты заучил статью наизусть, Эйден. – Я закидываю свой рюкзак в машину через окно. – Это очень важно для меня.
Миллер уже усаживается за руль, избегая всякого общения с Эйденом, как он поступал все эти годы. Эйден многозначительно смотрит на него, потом – на меня.
– Вы же вроде дружили в средней школе или типа того?
– Типа того, – отвечает Миллер.
Одновременно я говорю:
– Ну теперь мы не только друзья.
Миллер бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит глаза, а затем включает зажигание.
– Когда свадьба? – спрашивает Эйден.
Марен тут же поддает снизу козырек его бейсболки; та подлетает в воздух и шлепается на крышу машины.
– Отвали, Эйден.
Он тянется за бейсболкой, а Марен, обернувшись ко мне, закатывает глаза.
– Поехали с нами есть мороженое? – предлагаю ей я.
Мы обещали XLR8 ходить на свидания, но никто не уточнял, можно ли брать с собой Марен. Я умоляюще смотрю на нее поверх крыши универсала – Миллеру из салона не видно.
– Сейчас не могу. – Марен косится на свой телефон и, розовея, снова смотрит на меня. – Ну… э-э… я собиралась…
– Ты готова? – окликает меня Миллер. – У меня занятия с учеником в пять, помнишь?
Я одними губами говорю Марен «извини».
– Уже иду.
– Проблемы в раю? – кричит Эйден и, распахнув дверцу своей машины, плюхается внутрь.
– О боже, – цедит Марен и с силой захлопывает дверь, едва не прищемив Эйдену локоть. – Ты прям какой-то очень громкий комар.
– Ро, – снова зовет Миллер, – поехали.
– Поехали, поехали. Господи. – Махнув подруге рукой, я заныриваю в машину.
– Наслаждайтесь мороженым! – кричит она, пока Миллер выезжает с парковки.
Его лицо спокойно и невозмутимо, он закрыт ото всех, впрочем, как и всегда. Когда машина трогается с места, Эйден подмигивает мне, я закатываю глаза, и мы с Миллером в полном молчании покидаем парковку.
Центр Свитчбэк-Ридж размером примерно с один квартал, магазинов в нем – раз-два и обчелся. Крайнее заведение в этом ряду – кафе. Можно подумать, жители вдруг спохватились и пристроили его в последнюю очередь, будто бросили орешек на шарик мороженого. Здесь есть окно для обслуживания посетителей в машинах, парковка с потрескавшимся асфальтом и огромная вывеска в виде вафельного рожка с мороженым. Перед входом стоят шесть столиков. Когда мы подъезжаем, заняты все, кроме одного, расположенного около мусорных баков. Мы садимся в тени от вывески.
На Миллере – футболка-поло с эмблемой Национального общества почета на воротнике; солнечные очки подняты на лоб. Я беру вафельный рожок, но он, как полный придурок, ест мороженое ложечкой из бумажного стаканчика.
– Мороженое без рожка – как-то тупо, – замечаю я.
– Вряд ли моя пара сказала бы обо мне что-то подобное, – говорит Миллер, не глядя на меня.
Я позволяю себе многозначительно закатить глаза, скрытые солнечными очками. При посторонних мы с Миллером обычно говорим о всякой ерунде – его домашнем задании, новом папином рецепте для «Бобов», о дожде, которого так не хватает в этом году. От такой пустой болтовни мы чувствуем себя совсем чужими друг другу, но мы теперь и правда чужие. Я раздумываю, не упомянуть ли Эйдена, но тут Миллер вдруг говорит:
– Я прочитал статью.
– Отслеживаешь мои успехи? – спрашиваю я, облизывая свое «печенье со сливками».
Он бросает на меня взгляд из-под длинных темных ресниц.
– У меня в этом свой интерес. – Помолчав мгновение, он добавляет: – Я заметил, что ты обо мне даже не упомянула. А разве не должна была?
Я изумленно отшатываюсь, вытаращив на него глаза:
– Что, извини?
– Мне кажется, весь смысл именно в том… – Он умолкает и так долго загребает ложечкой мороженое, что хочется перескочить через стол и придушить его. – В том, чтобы как можно чаще рассказывать о наших отношениях, объяснять, что это судьба…
Я моргаю и не успеваю сдержать всхлип изумления.
– В статье шла речь обо мне. О программировании, науке и о том, как я самостоятельно создала «ПАКС».
Миллер поднимает на меня взгляд, а я продолжаю говорить, не выбирая выражений:
– В любом случае уж извини, что твое имя не вертится у меня на языке после того, как ты три года со мной не разговаривал.
Миллер каменеет. Он смотрит мне в глаза, и кажется, что во всем мире приглушили звук, что остановилось время. Не знаю, смогу ли я пошевельнуться, даже если захочу.
– Это был твой выбор, – медленно произносит Миллер.
Мне на ладонь капает мороженое.
– Я звонила тебе каждый день после того, что случилось. Ты не отвечал.
Он ставит стаканчик с мороженым на стол, как родитель, который собирается отчитать ребенка за плохое поведение. Если бы я могла вздохнуть, то рассмеялась бы ему в лицо.
– Ты звонила мне каждый день в течение недели. – Он с трудом сохраняет спокойствие. – Я был обижен, Ро. И не готов к разговору об этом.
Каждое слово падает на меня как груда песка, с каждым словом я все глубже погружаюсь в песчаное дно озера, которое меня и погребет. Глаза жжет, потому что я забыла моргать.
– А потом ты просто перестала звонить, – продолжает Миллер, – как будто тебе все равно.
Я думала, что эта боль давно уснула, что она, как сырая древесина, не способна гореть. Поэтому пугаю себя, а может, и Миллера, своей мгновенной вспышкой.
– Нет, – говорю я громче, чем следует. Женщина за соседним столиком поднимает взгляд от своего пломбира. – Это ты полностью исчез из моей жизни. – На ладонь снова капает мороженое, и я яростно вытираю капли пронзительно-розовой салфеткой. – Это тебе было все равно, Миллер.
– Как ты могла такое подумать? – Его голос звучит пронзительно и резко, и сам он вдруг становится таким мучительно знакомым. Его рука на столе сжимается в кулак, каждый мускул напрягся. Его боль и обида поднялись на поверхность, и наконец я их вижу. – После всего, что мы… Ты попросила отстать от тебя, Ро.
– Понятно же, что не насовсем!
– Не понятно! – кричит Миллер.
Мгновение он сверлит меня гневным взглядом, тяжело, прерывисто дыша, но тут же встряхивает головой и оглядывается. Женщина с пломбиром поспешно отворачивается.
– Не стоит нам так себя вести, – говорит Миллер. Потом встает и швыряет свое недоеденное мороженое в мусорный бак.
Мое мороженое залило мне всю руку. Эту липкую жижу салфеткой не сотрешь.
Миллер, не глядя на меня, достает из кармана ключи от машины.
– Поехали.
Его голос звучит спокойно и ровно, как будто ничего не было.
В каждом году есть один месяц, когда мы с Миллером разного возраста. В детстве этот четырехнедельный промежуток с июля по август казался сумеречной зоной – странным разрывом, после которого все снова вставало на свои места. В такой вот сумеречный месяц, когда Миллеру было одиннадцать, а мне десять, он спас мне жизнь.
Наш летний домик расположен в пяти минутах от озера, если идти напрямик. Именно так мы всегда и ходили, конечно: через лес, который начинается сразу за домом, мимо владений Джона Эйбла, по гравийной дороге, потом спускались по насыпи к объездной дороге Макгофа и огибали по краю дамбу, после чего карабкались вверх по склону – и вот мы на берегу озера. Но родители строго-настрого запрещали нам ходить таким путем, потому что это нарушало все правила – мы попадали
