Черная метель - Элисон Стайн
Но моя новая жизнь не была совсем одинокой. Подруг у меня стало меньше, но они были ближе. Элли и Энджи тоже учились на дому.
Подружки из моей прежней компании смеялись бы над ними. У Элли были косички, перевязанные настоящей пряжей. Энджи носила очки, толстые, как лед на пруду. Со временем я поняла, что мои старые подруги не были дружелюбными. Они не были добрыми. Я сошлась с ними, как сходятся маленькие дети; нас сажали вместе в автобусе и в группе детского сада. За долгие годы мы привыкли друг к другу. Я привыкла к сарказму Фрэнки и колкостям Изабель, хотя они причиняли мне боль, впиваясь в кожу, словно колючки. Иммунитета я так и не выработала. Их замечания потом еще долго жгли меня изнутри. От их слов на душе оставались шрамы.
Мои новые подружки были другими. Они сами подошли ко мне на первом собрании группы домашнего обучения в подвале пресвитерианской церкви, куда мама привела нас с Амелией вскоре после того, как нас забрали из школы. Стоя перед накрытыми для угощения длинными карточными столами, я почувствовала сбоку какое-то движение. Обернувшись, я увидела двух девочек.
– Ты ведь новенькая? – спросила девочка в очках.
– Хочешь с нами дружить? – спросила девочка с косичками.
И мы стали дружить.
Это оказалась так же легко, как дышать, словно мы всегда были втроем.
В конце концов, у нас была общая черта, которая для моих бывших подруг тоже была бы поводом фыркать, отворачиваться от нас и перешептываться. Мы не ходили в школу, а учились дома. Мы были белыми воронами.
И мы сбились в стайку белых ворон.
Опасаясь потерять новых подруг так же, как я потеряла старых, я сразу же рассказала им свой секрет: «Я плохо слышу. Если кто-нибудь из вас шепнет мне на ушко шутку про запеканку, которую приготовила мама на ужин, я не смогу ее оценить».
– Такой уж я уродилась, – подытожила я.
– Бывает, – ответили мне.
– Я просто хочу, чтобы вы знали.
– Ну и молодец, – кивнула девочка в очках по имени Энджи.
– Пошли есть пирог, – предложила девочка с косичками по имени Элли.
Она взяла меня под руку, с правой, правильной стороны, и мы вместе подошли к столу с десертами. Пирог был черничный, я это запомнила. Мы испачкали зубы в чернике, улыбались друг другу и смеялись над своими улыбками: зубы у нас были синие, словно от краски.
«Когда же эти воспоминания перестанут причинять боль?» – думала я. Даже память о приятных, добрых моментах, как тот вечер в церковном подвале, когда мы с Элли и Энджи нашли друг друга, теперь ощущалась как ноющая боль, как заживший перелом кости, который опять начинает ныть при перемене погоды.
Я ушла в свои мысли – это был мой способ справиться с ситуацией, к которому я прибегала, когда упускала нить беседы и разговор продолжался без моего участия. Поэтому я не заметила, как Сэм свернул с трассы. Машина ехала по длинной грунтовой подъездной дорожке, в конце которой стоял дом с голубыми, как далекие горы, стенами.
Странно, что мой отец, который так ценил уединение и свободу, захотел переехать именно в эту долину. Здесь невозможно было спрятаться. Не было ни деревьев, ни скал, ни оврагов, как в Огайо, никаких естественных укрытий. Голубой дом и его обитатели ничем не были защищены от палящего солнца и от непрошеных гостей вроде нас.
Сэм припарковал пикап. Он открыл свою дверцу, а я открыла свою. Рэй выбрался из кабины вслед за мной.
– Ты такая молчаливая, – заметил он.
– Я с этой стороны не слышу, – машинально ответила я. Не хотелось, чтобы он думал, что я его нарочно игнорировала.
Через мгновение я спохватилась: что я натворила? Я выдала ему свою тайну. Или он уже знал об этом? Луиза или Сэм рассказали ему про меня что-нибудь или вообще все, что знали? Во всяком случае, Рэй совершенно не удивился. Даже глазом не моргнул.
– Больше я не повторю этой ошибки, – пообещал он, глядя мне в глаза.
7
Входная дверь маленького голубого домика была открыта, и сквозь сетку можно было различить женщину, занимавшуюся уборкой. Заметив нас, она выпрямилась и помахала рукой, потом выключила пылесос, отбросила со своего пути шнур и подошла к порогу. Она распахнула передо мной сетчатую дверь, хоть мы и не были знакомы.
– Заходите, заходите. – Голос ее звучал как музыка или журчание воды.
Женщина провела меня в дом, следом вошли Рэй и Сэм. Мы вытерли обувь о коврик у двери, хотя чисто было только в центре комнаты; в остальных местах деревянный пол едва виднелся из-под слоя пыли.
Ряд больших окон в противоположном конце комнаты выходил на задний двор, за которым открывался вид на горы и пастбища. На белых стенах просторного холла висели картины и черно-белые фотографии в рамках. В вазе стояли засушенные цветы, белые с фиолетовым, их лепестки торчали веером во все стороны, как львиная грива.
Что больше всего поразило меня в этом доме, так это радуги. Свет из просторных окон отражался от каких-то стеклянных штуковин, свисавших с оконных рам на длинных лесках. Эти стеклянные капли были огранены, как драгоценные камни, и лучившийся из них свет переливался всеми цветами радуги.
– Хелен. – Женщина протянула мне руку.
– Тея, – представилась я, ответив на рукопожатие.
– Семья Теи здесь недавно, – сказал Сэм. – Они поселились в бывшем доме Катберта.
– Ах, бедняжка! Сейчас угощу вас лимонадом.
Эта женщина что-то знала о нашем недостроенном доме и чахлых всходах? Может быть, эти сочувственные морщинки у глаз – из-за моего вида, может быть, я испачкалась в дороге? Наверное, я выгляжу хуже, чем думала. Я провела пальцами по волосам.
– Садитесь, садитесь, – пригласила Хелен.
Я прошла в залитую светом гостиную, Рэй шел рядом. Я села на раскладной диван, а он поблизости – не вплотную, как в машине, но настолько близко, что это не выглядело случайностью. Диван был большой, П-образной формы. Рэй мог выбрать любое другое место.
Он сел с правильной стороны от меня.
Сэм удалился на кухню с Хелен. Чтобы не смотреть на Рэя, я стала глядеть по сторонам. Он сидел так близко, что если бы я закинула ногу на ногу, то задела бы его. А если бы он поднял руку, чтобы заправить за ухо длинные, до подбородка, волосы,
