Рассказы об эмоциях - Марина Львовна Степнова
Он глядит на Сашу так, что понятно – про банку и змею в доме просто пошутил. Уж пытается сбежать, уползти с Мишиной руки, но тот перехватывает змею несколько раз: видимо, боится, что она разобьется, и каждый раз он делает это все ближе к земле и говоря ужу: «Тихо, тихо, сейчас!»
– Даже не оглянулась, – расстраивается Миша, когда змея уползает.
Он будто не чувствует смрада, исходящего от Саши. Конечно, он не знает, что творится у Саши в голове, но если бы, не дай бог, узнал, то и тогда смотрел бы так же спокойно и весело. И родители не видят, какая он жуткая даже для себя тварь с мутными от вечной похоти глазами, жалкая, тоскливая тварь.
Проходит часа полтора. За это время Саша успевает отскоблить себя от грязи, отчаянно обмазаться дезодорантом, побриться. К счастью, папин старший брат, дядя Володя, и его жена, тетя Маша, приезжают из города только после того, как Саша приводит себя в порядок и переодевается. Местные друзья родителей подтягиваются чуть раньше, но это терпимо: они-то свои, не из города, не журналисты, не университетские преподаватели. Папин брат тоже не с неба упал, а здесь родился, но в это не верится. Не потому, что он ведет себя иначе, а просто не верится – и все. Дядя Вова кажется Саше чем-то вроде торшера, который одиноко горит в комнате, когда все потихоньку занимаются своими вечерними делами: читают, вяжут, пишут, рисуют. Саша и сам не против оказаться таким человеком, когда вырастет, только не знает, как этого можно достичь.
Вообще, веселье это, посвященное дню рождения отца, сродни другим праздникам. Сначала оно как будто не может никак начаться, все не хватает какого-то человека, а когда тот приходит, еще кого-нибудь ждут. Все это время разжигается мангал, присутствующие болтают о том, что уже давно знают, но дело ведь вовсе не в том, что новостей в деревне немного, а в стране – целая уйма, но все они известны, не слишком веселы, важно другое: как на все это смотреть и реагировать. Пока не появляется один из папиных друзей – дядя Витя, мужчины и женщины во дворе беседуют о том о сем не очень увлеченно. Да, женщины проходятся по ценам в магазинах и на городских рынках, что собрать детей в школу, похоже, встанет в копеечку, но все это не с отчаянием и руганью, а больше на уровне вздохов в поисках интересной темы для болтовни. Мужики говорят о политике вообще, о войне в Чечне, о Ельцине, о Гайдаре, да только тоже без огонька.
Но тут появляется дядя Витя, волоча на локте хохочущую жену, а сам серьезен, продолжает ей рассказывать какую-то историю, отчего она хохочет еще больше.
– Весело у вас! – замечает кто-то. – Я как мимо иду, у тебя, Витька, вечно во дворе кто-то смеется, даже собака, кажись, не лает, а хихикает.
– Жучка-то? – спрашивает дядя Витя. – А чего ей не хихикать? Она ж знает, какие у нас зарплаты в колхозе!
Это вроде и не веселый ответ, но сказан с такой неподражаемой интонацией, что люди невольно смеются. Дядя Витя смотрит на компанию женщин, которые почему-то еще сами по себе, компанию мужчин, тоже кучкующихся отдельно, удивляется:
– А чего это вы порознь? Я чего-то не знаю? Все от своих выдр сбежали, а меня не предупредили? Нехорошо, товарищи мужчины!
Жена стукает его кулаком по плечу и тянет:
– О-о-о-ой, нашелся сбегальщик! От тебя бы, дурака, куда сбежать!
– Вот-вот, – подтверждает хор из женской половины. – И рады бы, да нормальных не осталось.
– Вот вы, значит, какие! – почти с восхищением говорит дядя Витя. – Мы-то думали – вы так, а вы вон как! Ну, это не мои проблемы, я-то со своей живу только потому, что с ее мамой у нас полное согласие, была бы теща помоложе, только бы вы меня и видели…
– Вот и мама говорит, – вмешивается жена дяди Вити, – иногда ляпнет что, и вроде обидеться надо, а потом подумаешь, ну ладно, все же внук от него, куда девать, да и дурак, кто его простит, если не я. Мне, говорит, на том свете все грехи простятся за то, что я его терпела.
– Ой, ну нет, – не соглашается дядя Витя. – Часть грехов ей, может, и спишут, но все… Не знаю, не знаю. Она до сих пор с огоньком, а по молодости небось куролесила только в путь. Это никаким зятем не списать, даже самым вредным. А я не самый вредный, согласись…
У дяди Вити все легко. Он шутливо соглашается помочь кому-то с ремонтом телевизора, хотя Саше известно, что дядя Витя не шутит, а действительно ремонтирует технику, что поможет. Если у него будут комплектующие – даже бесплатно. Соглашается подкинуть завтра одну из женщин до города, где ее муж лежит в больнице после аппендицита. Мимоходом замечает на шее Саши немного пены для бритья, восклицает:
– Сашка! Ты бреешься уже, что ли? А, кажись, прошлым летом стояли тут, ждали, что ты в первый класс пойдешь! Ничего себе номер! Это моему тоже скоро надо будет станок покупать?
– Лучше электробритвой, – замечает папа. – Я почти всю жизнь электробритвой пользуюсь, а Санька где-то станок откопал мой с армии еще. И вцепился че-то, сам удивляюсь.
– Да станком как-то интереснее, – говорит дядя Витя, и Саша благодарен ему за эти простые слова.
Дядя Витя замечает и Мишу:
– А ты чего скучаешь? Мы тут нашему пару картриджей с отпускных купили, он никого не позвал? Сидит, значит, закрысил приставку.
– Тащи его, вообще, сюда! – подхватывает папа. – Наиграетесь еще.
Но это он успевает сказать уже только в спину разгоняющегося на велосипеде младшего сына.
– Ну да. Ну да. Думаешь, он услышал что-нибудь? – спрашивает мама, смеясь.
– Так подорвался, что аж воздухом обдало! – веселится дядя Витя.
Саша усмехается, чтобы скрыть свое желание увидеть те игры, в которые полетел играть Миша. Двойная брезгливость к себе разом охватывает его. Первая ее часть связана с тем, что он опережает своим смешком всех остальных: это выглядит как ненужное подхалимство. Вторая – с тем, что он и сам не против посмотреть на новые игры, хотя уже здоровый лоб, шире в плечах и выше некоторых папиных гостей, но так любит все эти игрушки и не прочь порой отогнать от приставки младшего брата. В их доме есть «Спектрум» и куча магнитофонных кассет к нему. Во время загрузки очередной кассеты в память
