Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева

Происходящее, кроме шуток, походило на кадры из боевика. Затемнённые стекла, очки, резкие тормоза. «Ниссан» внезапно остановился перед ними, с пассажирского сиденья соскочил человек и трусцой погнал к будке уборной.

– Что и требовалось доказать, – Ася расслабилась, вытянула ноги. – Культурный человек. Мог бы и у обочины опростаться.

Дядя Гена расхохотался…

Август, 1970

Хотя на улице всё плавилось от жары, в гараже было относительно прохладно, работали два самодельных вентилятора. Человек, окуная тряпку в ведро с водой, мыл машину. Около другой машины, похожей на кучу металлолома, дядя Гена разговаривал с милиционером. Его форма вылиняла от пота и солнца, сам он крупный, брюхо – круглое, как земной шар. Лицо в щетине, губы трясутся в улыбке, норовя каждую секунду перетечь в болезненную гримасу.

– Гажимжян-усто! – Он заключил дядю Гену в объятия, крепко поцеловал в обе щеки. – Проси что хочешь! Душу отдам.

– Муслим, не в обиду будь сказано, тебе только на тракторе ездить. Вторую машину за год гробишь. А у самого ни одной царапины. Хотя бы испугался?

Муслим шутку оценил, невесело захохотал.

– Аллах ко мне милостив. Но зря ты так, я испугался, сильно испугался.

– Да не того ты боишься, – отмахнулся дядя Гена.

Муслим тяжело вздохнул:

– Я Гажимжян-усто, тестя боюсь больше, чем смерти. У меня, может быть, через такой выверт весь страх наружу выходит. Приходи в гости. Я фонтан построил с голой девицей. Не помню, как точно зовут, но дико божественна, – и улыбнулся, как для обложки журнала.

– Афродита?

– Чего?

– Ладно, проехали. – Дядя Гена медленно пошёл вдоль машины, осматривал вдумчиво, дёргал дверь, трогал сколы, принюхивался. – Недели за две управимся, конечно, если будут запчасти.

Муслим вздрогнул всем телом.

– Гажимжян-усто! К утру надо.

– Не получится. Ну, во-первых, у меня срочная работа, Нурисламу обещал, а во-вторых, твоей машине, кроме работы, ещё запчасти нужны.

– Надо. – Милиционер поднёс руки к горлу, показывая, что ему иначе «не жить». – Любой каприз.

– Сходи к Кариму. Он умеет колдовать. Вдруг у него получится.

– О Аллах, Гажимжян-усто, не шути так. А если всей бригадой? Ну… Я подгоню пару человек.

– Давай так, – хлопнул по плечу толстяка дядя Гена. – Я всё равно не смогу, как ни уговаривай. Давай мы твою машину отправим Зеравшану. У него и подъёмник есть.

– Ходил. Он просит дочку устроить в Московский университет. А у меня там связей нет. Гажимжян-усто, даю пять кусков.

– Тебе, честное слово, за такие деньги дешевле купить новую машину.

– Хоп. А есть на примете?

Дядя Гена улыбнулся, кивнул на свою «Волгу».

– Ну, только если эту.

Муслим шутку оценил. Знал, что мастер не продаст свою машину ни за какие деньги.

Они поговорили ещё какое-то время и вдруг поняли, что больше им друг другу сказать нечего. Муслим не говорил про то, как случилась авария, отпустил единственную бранную реплику в адрес водителя, подрезавшего его. Дядя Гена подробности и не спрашивал, сам догадывался. Здесь срабатывал поселковый менталитет: люди, как и в жизни, перестраивались не пойми как, а то и вовсе пёрли по встречке, многие не знали правил дорожного движения, потому что они написаны не для них, а только для законопослушных трусов и уродов: «Вах! Вах! Вах! Да какой неумный дурак на этот ровный дорога знак сорок поставил?» Можно, конечно, поговорить о погоде, какая здесь адская жара, но это не беда, потому что женщина как раз принесла чайник, две пиалы на подносе. Все стали с женщиной здороваться, ласково и добро называть Гульчачак.

Если бы Муслим не споткнулся о колесо, которое разбортовывал человек, не было бы нечаянной острой боли в спине. Ахнув, Муслим схватился обеими руками за поясницу и стал оседать. Затылок уже почти коснулся твёрдого обода. Кругом дребезжали, подпрыгивали болты, гайки.

Поймав Муслима, Гажимжян с силой прижал его к груди, встряхнул, заорал:

– Ты чего?

Подоспели мужики, оттащили Муслима к скамейке. Чувствуя, что теряет сознание, он заплакал.

Дядя Гена нервно щурился, подталкивал жену к скамейке. Она в короткой молитве сложила руки, лёгким движением утёрла лицо, заодно убрала выбившиеся пряди под платок.

– Где больно? – подняла свесившуюся руку Муслима, положила на грудь, сжала пальцы.

– Спина, – не глядя на неё, ответил Муслим. – Спина…

– После аварии?

– Да, зацепило немного.

– Так больно? – крепко вонзила коготки в лодыжку.

– Шайтан! – Муслим вылупил глаза, рот застыл в судороге.

– Жить будешь, – одобрила реакцию Гульчачак. – Сейчас поставлю обезболивающее. А в больницу сходи. Поставарийный синдром. Ходишь по горячке. Боком вылезет.

– Мне в больницу нельзя-я-я-я… не трогай там! Что ты за зверь такая?!.. Машина государственная. Меня тесть на ленты порежет. Вторую машину… а-а-а-а! Как больно… он мне не простит… иди отсюда!

– Раньше надо было думать, – злобно посоветовала Гульчачак.

На лице Муслима горела вина, отчаяние скрещивалось с болью и тревогой.

– Ну чего? – выглянул из-за жениной спины дядя Гена.

– Да вроде ничего. Но я не рентген. Укол поставлю. Ему в больницу надо.

– Как ты? – склонился над Муслимом дядя Гена.

– Как ты с ней живёшь? – простонал Муслим, ухватил мастера за грудки. – Помоги! Ради Аллаха помоги. Меня тесть в хлорку закопает, в хлопок превратит.

– Ну хоть какая-то от тебя будет польза…

– Что? Что ты сказал? – не расслышал Муслим.

– Учти, выручаю последний раз. Поговорю с Нури-слам-абыем, завтра на построе (утренняя перекличка в милиции) выставим его машину с твоими номерами. – Дядя Гена сам был не рад своему решению.

– Хорошо, хорошо, – торопливо согласился Муслим и прислушался к телу: кажется, отпустило. – Я твой должник.

– Лучше Нурислам-абыю заплати.

– Да он моему тестю по гроб жизни обязан.

Гульчачак потащила Асю домой. Была не слишком разговорчива, коротко выговаривала, что Асю только за смертью посылать, сетовала: «Чуть вся рыба не протухла». Ася не возражала. Она плевала на рыбу, особенно в такую жару. Там, в гараже, было гораздо интереснее: молотки, зубила, непонятные инструменты, запчасти, автомобильные двери без ручек и стёкол, много людей, шума. За воротами одинокий орех, над арыком кусты в страстном переплетении ветвей. Так тесно, так близко, что образуют тоннель, и надо знать потаённый ход, чтобы протиснуться к воде. Воду дают только по вечерам. Сначала канава заполняется густой песчаной рыжиной, незамедлительно уносится мощным потоком, и очень скоро ветки кустов плескаются в прозрачной звонкой прохладе. От такого умиротворения вся природа вскипает живой радостью.

Они зашли в дом. С винограда, вишни, яблонь вспорхнули воробьи. По соседним дворам заголосили петухи, басисто взревели бараны.

На нижней ступеньке крыльца Каттана чистила рыбу, укутавшись платком от надоедливых кусачих мух. Мухи с гулом кружили в