Всклянь - Коля Андреев
Пока Лёша служил в армии в Коврове, умерла мама, и он заметил, что «тромб» очень смешно похож на «тромбон» и еще на «трон». Он не плакал. По крайней мере, пока все на него смотрели. Накрашенные соседки совали в руку пирожки. Ложка звякала о край тарелки с лапшой. На зеркало в коридоре нацепили простынь. Выла собака за окном. На следующий вечер Лёша надел форму, кивнул отцу и понял, что они друг другу не сказали ни слова за последние несколько месяцев. Пошел на кухню, чтобы взять с собой еду – остатки поминок. На стене, прямо под окошком в санузел, кто-то оранжевой краской написал букву «Л», высотой сантиметров тридцать. «Л». Так начиналось имя матери. И так началось зло.
Старшина в Коврове, в в/ч, был немного косым. Удобно смотреть сразу туда и туда. И еще нос когда-то ему переломали. Старшина вообще увечный был, наверное, его гусеница танка однажды пожевала. Но внутри, сука, что за крепкий хмырь, кости бронированные. Танк, поди, так и сломался.
В армии Лёшу могло зажевать что угодно. Даже кровати-батуты, металлические визги, подушки-пилотки. Автоматы подозрительно косились. Лёша тут был не своим. И чужим не был, конечно: чужого сразу бы того. В армии умереть много ума не надо.
Старшина пил все время. Мамы ему несли, прятали, рукава топорщились – за сынов, за благополучие, за вы их там не сильно, они же домашние, но мужиков надо сделать, надо, – и старшина проглатывал. Он был машиной, которая жевала домашних и выплевывала мужиков, машине был нужен бензин, бензин несли матери, матери отрывали от сердца кровиночку, но взамен получали жестокий танк с бьющимся сердцем, с дулом-членом, с боковиной, на которой гордо красовалось слово «мужик». Так себе представлял службу Лёша. И покорно гнулся под лязгающее месиво из мата и кулаков. Закалялся. Перерождался.
Отец писал про американцев. Хорошие люди, но хотят весь мир. Рот разевают на Россию, потому что Россия единственная, кто может противопоставить себя. И Китай, но там все непонятно. Никому не верь в армии, писал отец. Американцы нанимают психоагрессоров. Работают с темными материями. Могут натравить на тебя сослуживца, используя спутники.
Письма отобрал старшина. Читал вслух, и чем громче смеялись бритые круглощекие головы вокруг, тем больше он делал паузы. Иногда застывал, всасывал хохот в себя, потом не выдерживал и сгибался пополам. Тогда Лёшу решили на ночь выставить на мороз, следить за приближением спутников. Если огни мигали и зависали над в/ч, надо было громко кричать: «Летите домой, пиндосы!» Лёша быстро замерз. Ему показалось, что он действительно видит в небе спутники. Моргание. Послания. Обработка. Он полез на крышу по пожарной лестнице. Зима щипалась. Огни разговаривали. Точка – тьма – точка. Под ногами застонал металлопрокат. Скользко. Он вытянулся во весь рост, удерживая себя крылатыми руками и заорал туда, ввысь, кодовую фразу. Американцы ответили снизу грохотом. Трак-так-так-так. Просвистело светом над головой. «Нарушитель! Стреляю!» Натравили. Нога поехала. Руки танцевали.
Летело.
В больнице врач, уставший и седой, все время трогал себя под глазами. Пытался затолкать мешки обратно. Там было светло, много белого. Сломанные ребра иногда болели. А в остальном было все же светло, было много белого. Почему-то врач говорил про голову. Пришел командир, подполковник, и у него тоже была проблема: взгляд не мог остановиться, вот вроде бы сейчас он вцепится в Лёшу, но соскакивает с этого пути и льется себе дальше, вот второй круг – и опять, опять мимо, зато вокруг много было белого. «Мать у тя умерла, езжай домой», – только и сказал подполковник.
На похороны он съездил, как в сон. Лёша отвык от еды, от того, что она не кончается. От объятий. От слез. От того, что на стенах бывают цветы. И буквы, да, расскажи про трещины, расскажи. А вернулся в в/ч, сходил к врачу, и тот его комиссовал на следующий день, и армия закончилась, и зачем он ездил в Ковров?
Отца больше не видел. Тут все было понятно. Американцы, конечно же, не могли ему простить таких знаний. Если это были они, но они могли быть лишь началом. Они спровоцировали открытие. Скорее всего, угу. Психоагрессивные методики работы с темными материями. Дырки проковыряли, а дальше оно само. Их квартира оказалась полигоном. Американцы испугались – его на крыше? писем отца? вылезших голосящих из темных трещин? Американцы ушли. Лёша остался тут, чтобы затыкать дыры и кормить голосящих сук. Они жрали вещи. Чужие вещи. Лёшины вещи не помогали. Нужны были чужие. Чужую вещь берешь, мажешь клеем, и в глотку голосящей суке, и она будет какое-то время молчать, и она оставит его в покое, и можно поспать, можно пожить, можно посмотреть в окно.
Что он увидел, когда вернулся из армии?
Квартиру не заперли. В квартире жил беспорядок. Вещи по полу. Надписи по всем стенам. ЖРАТЬ. РОТ. ЕЩЪ. ЛОШАДИ. СВЕТ. ВЫКЛ. ПОМЕРЕТЪ. ЖИ. ДАЙ. Деньги в шкатулке с оленями целы. Лёша купил краску, две кисти, растворитель, водку и палку колбасы. Кажется, еще батон белого, но он не помнил точно. Рязань за окнами нахмурилась, напряженно вцепилась в лед, но не могла, плакала и текла.
Через неделю Лёша устроился в контору. И проработал там четыре года, пока не случилась неприятность с тем, что он принес в эту квартиру чужой телефон.
Утром они пришли.
Лёша приоткрыл дверь, предварительно набросив цепочку. В щель смотрели трое. В подъезде они почти сливались с сумраком. Вчерашний мент стоял за спинами новых. Ему будто было стыдно, глаза все время в пол, иногда на Лёшу – зырк – и обратно в пол.
– Вот ваш телефон. Я же кричал, говорил, что забыли. – Он протянул наружу, в щель, черный прямоугольник. – Я ничего не смотрел и ничего не трогал.
Руку схватили с той стороны. Шибанули дверью, как будто хотели захлопнуть, не обращая внимания, что она там. Боль взвизгнула и метнулась в голову. Ноги разом потеряли силу стоять. И он начал заваливаться назад, когда дверь влетела в него целиком, они просто ногой выбили ее, цепочка не выдержала, все так быстро, что Лёша не успевал понять, что происходит. Кроме одного: ментам нельзя внутрь. Просто он не дослужил в армии, так и не стал мужиком, и вот они пришли вернуть его в пасть старшины. Подошвы глухо врезались в грудь, ноги, лицо. Снова сломались ребра. Стало и темно, и страшно.
В пять лет, когда родители громко ругались, он прятался у себя в комнате, накрывал голову подушкой. Но в зале оставлял мишку, верного друга, чтобы тот подслушивал и на следующий день все рассказывал. Мишка не выдавал секреты. За это Лёша мишку бил.
Он лежал в углу зала, под окном, было больно открывать глаза, во рту очень сухо, и казалось, что язык уже умер. Пошевелиться не получалось: Лёшу обмотали скотчем. Он сам его покупал.
– Я не понимаю, братцы, вы вообще чухню щас несете. Идиоты, бля. Верняк же, говорю. Все пробито – вот, смотрите, никого у него, родственников нет, квартира на нем, отец пропал без вести четыре года назад, там глухарь глухарем, беспроблемная схема, ёбанарот.
– Да, Максим, послушай. Слишком быстро не надо, не знаем всего. И что ты с хатой будешь делать. Ты посмотри, какой тут пиздец. Все в трещинах, воняет, ты видишь, что трещины тряпками какими-то заткнуты. Ей цена три копейки. Тут капиталка, тут вкладываться надо, а потом отец – глухарь не глухарь, сам знаешь…
– Ссать не надо, как обычно, Саша, ёб твою мать.
– Максим, я серьезно, не подписываюсь.
– Михалыч, ну не молчи, вразуми этого, блядь.
– Не пыли, Макс, надо взвесить. Квартира нечистая. Он ёбнутый, по ходу. Тут вещи женские, смотри – вот…
– Не трожь, Михалыч, заразишься еще чем…
– Вот, что это? Тут кровь, по ходу. Куда, блядь, мы зашли…
– Я пробивал
